Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Вот-вот, согласилась мудрость. Если уж начала каяться, признавать вину, иди до конца. Хорошая стратегия, годная. Что на этот счет думала военная стратегия, осталось неизвестным.

Мир был сине-голубым. Небо и море, море и небо, и все насквозь пронизано, прошито солнцем. «Радуйся!» – приветствовал меня Гелиос, махнул сияющей десницей, направляя своих коней в зенит. Я помахал в ответ:

– Радуйся, Лучезарный!

Не удержался, крикнул в голос. Пегас заржал, вторя. Гелиос, понятное дело, не ответил, и рукой он нам не махал, скажем прямо, но радости от этого не убавилось. Море и небо, солнце и ветер, чудесное мгновение, растянутое до пределов вечности. Сколько раз я взлетал верхом на Пегасе? И не счесть, да я и не пытался. Сколько ни летай, все равно мало. Мало! Когда б не Филоноя, малыш Исандр, обязанности мужа, отца, наследника – я бы проводил в небе дни напролет.

Именно что напролет!

Надо будет Филоное рассказать, она оценит. Жаль, ее в небо я взять не могу: боюсь. Филоноя не боится, верит в меня. Хочет в небо. А я боюсь, боюсь до одури, до холодного пота и дрожи в поджилках. Ничего так не боялся, никогда. Пусть лучше она на меня обижается, зато жива будет.

Она не обижается. Ну, почти. Прощает.

А так у меня все хорошо. В кои-то веки! Любимая жена, любимый сын, Пегас, небо, море. Исполненная клятва. Слава, почет, в будущем – ликийский трон. А теперь еще…

«Величайшая честь для смертного! – сказала Афина. – Нет превыше нее награды в этом мире. Стать оруженосцем владыки богов? Вестником Олимпа? Получить бессмертие из рук самого Зевса? Кто бы отказался, а?»

Вот и я не отказался. Согласился с радостью.

Скажете, так не бывает, чтоб все-все хорошо? Если герой приходит, все бывает! Хотя, конечно, вы правы. То ли я не герой, то ли герой, но еще не пришел. Есть, есть соринка в глазу, даже две. По одной для каждого глаза.

Вот стану я оруженосцем Зевса, подарит он мне бессмертие, чтобы мы с Пегасом всегда ему молнии подвозили – хоть через сотню лет, хоть через тысячу. А Филоноя? Она же состарится, умрет? А я буду жить дальше, никогда больше с ней не встречусь, даже в Аиде… Может, Зевс смилостивится? Обессмертит и Филоною? Если для этого нужно подвиг совершить – да хоть десять! – я готов. С другой стороны, Исандр. Вырастет, состарится, умрет. Приду я к Зевсу для сына бессмертия просить, Зевс мне и скажет: «Ты еще дядю приведи, тетю, внуков…»

Нельзя о таком думать. Соринок насыплется – не проморгаюсь.

Опять же, молнии. Не сожгут ли они меня, едва притронусь? Все-таки оружие Громовержца, из Тифонова огня ковано… Боязно, если честно. Афина говорит, молнии меня не тронут. Кому в этом деле и верить, как не живой мудрости? Не задумала же она спалить нас с Пегасом почем зря, в самом деле?! Хотела бы избавиться – сто раз могла бы это сделать. И способ нашла бы попроще.

Ладно, Химера не сожгла – глядишь, и с молниями совладаем. И вообще, как говорил дедушка Сизиф: «Не гонись за бедой, если она скачет далеко впереди. Она сама тебя найдет, когда придет время. Радуйся, пока можешь.»

Вот, радуюсь!

Все было так хорошо, что даже слишком.

Впереди, на горизонте, единые прежде небо и море разделила клубящаяся серая полоса. Казалось, там бушует, ярится гигантский, неохватный шторм. Взбивает, смешивает, вздымает и обрушивает воду и воздух, туман и тучи. Это был Океан, отец Каллирои, древний титан; невозможная исполинская река без начала и конца, пояс вокруг обитаемой земли. Видел я тебя, Океан, подлетал – не вплотную, но близко: хотел рассмотреть как следует. Ну да, интересно. А вам нет?

Сегодня я не стремился достичь Океана. Цель моего пути лежала ближе.

Остров напоминал пирог, испеченный криворукой стряпухой. По мере приближения стали видны три мыса, из-за которых Тринакрия [31] Тринакрия – Сицилия. Название происходит от слова « trinacrios » – «треугольник». получила свое название. Владычицу окружала свита – круго́м поднимались из пучины мелкие островки и скалы-одиночки, все в вихрях белых от пены бурунов. Тринакрия надвинулась, выросла, проступила рельефнее. Из зеленой шкуры выперли буро-желтые костные мозоли. На юго-восточной оконечности плоть береговых скал рассекли глубокие белые борозды, обнажив меловое нутро. Борозды подозрительно смахивали на следы когтей. Что за чудовище могло оставить такие следы? В сравнении с ним покойница-Химера показалась бы безобидным воробышком рядом с орлом.

Уж не Тифон ли цеплялся за эти скалы, когда Зевс волок его в заточение?

Во впадине между юго-восточной и северо-восточной оконечностями острова, недалеко от побережья, вспучился нарыв. Вершина нарыва лопнула, из нее в небеса ползла струйка белого дыма. Горой Этной великий Зевс придавил поверженного Тифона; в недрах горы Гефест, сын Зевса, обустроил свою кузницу: кует молнии из Тифонова огня.

А мы с Пегасом станем возить их на Олимп. Поможем владыке богов и людей в истреблении чудовищ. Как-никак, я Беллерофонт, Убийца Зла! Работа ответственная, почетная, будет чем гордиться.

Это если справимся.

Мне, терзаемому сомнениями, почудилось, что Этна качается, едва заметно подпрыгивает на скальном основании, как крышка на закипающем горшке с похлебкой. Тифон пробудился?! Сейчас вырвется?! Нет, глупости. Гора прочно стояла на месте – там, куда водрузил ее Зевс. Я выдохнул с облегчением. Химера – ладно, а Тифона я бы точно не потянул.

Зевс, и тот еле справился. Со второго раза, кстати.

Пегас пошел на снижение. В ноздри пахну́ло серной вонью. Крылатый конь недовольно фыркнул и заложил широкий круг, обходя дымное облако. Вблизи стало видно: склоны Этны гнойной сыпью испещрили десятки, сотни рдеющих язв. Даже отсюда, с высоты, ощущался исходящий от них жар. Земля не выдерживала напора Тифонова огня: плавилась, выдавливалась наружу.

Как только Гефест ухитряется трудиться в эдаком пекле?! С другой стороны, Гефест – бог, олимпиец. Столько всего изобрел! Небось, и тут что-то придумал, смастерил какое-нибудь чудо, чтобы не изжариться заживо. Эх, взглянуть бы на его кузню хоть одним глазком!

Может, пустит?

Пегас завершил круг, заходя к подножию Этны со стороны моря. Там Афина обещала встретить меня. Слева, через пролив, мелькнул берег другого острова. Или материка? Не важно. Впереди, у самого основания горы, я увидел темный провал входа и направил Пегаса к нему.

Мне было велено ждать снаружи. Я мысленно возблагодарил Афину за это. Соваться внутрь что-то совсем расхотелось. Солнце блеснуло на фибуле, которой я сегодня прихватил ткань плаща на плече. Серебряный двуглавый кентавр подмигнул небу.