Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

– Ты изменился, – Афина указала веткой на меня. – Повзрослел, заматерел. Люди быстро взрослеют, быстро стареют. Быстро умирают. К этому трудно привыкнуть.

– Трудно, – согласился я. – Радуйся, Дева!

Прозвучало двусмысленно. Не хотел, клянусь.

– Радуйся и ты, Беллерофонт. Если я скажу, что твои победы – это мое благоволение, ты поверишь? Я вселила страх в сердца твоих врагов. Я задержала отплытие родосских эскадр, пока ты громил Фаселиду. Я велела непогоде уйти на север. Сделала тропы безопасными для твоих воинов. Ну как, это заслуживает веры? Благодарности?

Я молчал.

Надо было пасть ниц. Восхвалить дочь Зевса, пообещать жертву в сто быков. Верю ли я? Да я знал это с самого начала, чуял сердцем, ни дня не сомневался… Не умею лгать. Повзрослел, заматерел, а лжи не выучился. Афина сразу увидит мое притворство. Если Филоноя видит меня насквозь, то уж богиня… Она и не рассчитывает, что я все это сделаю: паду, восхвалю, соглашусь. Она ведь тоже не лжет, она проверяет. В природе Афины есть множество угроз, но лжи там нет.

– Не только вырос, – удлинившись, ветвь хлопнула меня по плечу. – Набрался ума, обучился молчать, скрывать чувства. Я помню мальчишку, который разговаривал с олимпийской богиней, как с соседской девчонкой. Помню юношу, умолявшего о помощи. Сейчас передо мной мужчина. К этому тоже трудно привыкнуть. Мы, боги, рождаемся взрослыми, даже если выглядим как дети. Можно сказать, что мы лишены детства. Да, я не помогала тебе воевать. Ты всего добился сам. Знаешь, почему?

«У меня на тебя планы, – вспомнил я. – Большие планы. Это или подарок судьбы, или пугающая ошибка. Очень большие планы; очень большая ошибка.»

– У тебя на меня планы, – повторил я вслух.

Она почуяла неладное. Ноздри Афины раздулись, словно поймав острый запах моря, страха, конского пота. Глаза сузились, как если бы увидели женскую тень, летящую вниз, в жадные волны.

– Я не помогала тебе воевать. Но ты не можешь сказать, что я не помогала тебе вообще, – в голосе богини звякнула черная бронза. – Ты просил, я дала. Уздечка укротила бы Пегаса. Ты просто не выдержал до конца.

Она и сейчас говорила правду. Я не выдержал до конца. Я не желал такого укрощения.

– Да, Беллерофонт. Я ловила Пегаса задолго до того, как эта мысль пришла тебе в голову. Ты еще не родился, а я уже охотилась на Пегаса. Перепробовала все способы: гонялась за ним, травила ветрами, заставляла Муз петь, а горы расти. Ставила силки, устраивала ловушки. Соглашалась на такое, на что ни одна богиня – да что там, ни одна смертная не пойдет добровольно…

Афина выпрямилась. Взмахнула ветвью, как копьем:

– Кое-кто сказал, что я помешалась на Пегасе. Я убивала за меньшее. Бессмертных трудно убить, но я бы постаралась. И что же? Я снесла упрек.

Лжи не было в ее природе.

– Уздечка – средство в цепи других средств. Ты тоже звено в этой цепи.

В цепи, услышал я. В золотой цепи.

– Чего ты хочешь от меня, Защитница? – спросил я.

Она ждала вопроса. Она ответила:

– Я предлагаю тебе перестать быть звеном и средством. Предлагаю выйти из толпы смертных, обреченных на прозябание в Аиде, и войти в иной, блаженный сонм. Предлагаю то, о чем мечтал твой приемный дед. Сизифу удалось заполучить отсрочку: сперва на три года, потом еще на три. Ты будешь удачливей деда. Твоя отсрочка станет вечной.

«Открой глаза, Гиппоной, – прозвучал за спиной знакомый насмешливый голос. – Подумай о другом: муки – это значит память. Это значит, что и в царстве теней я останусь Сизифом. Это ли не победа? Это ли не бессмертие? И это будет мой последний, самый главный обман. Я буду помнить, что я Сизиф, сын Эола. Ты будешь помнить, что я Сизиф. Все запомнят: о, да ведь это Сизиф! Чем не повод для радости? Радуйся, Гиппоной! А если ты не станешь радоваться, клянусь кубком Гебы, я выпорю тебя вожжами! Выбирай: радость или вожжи?»

– Вожжи, – повторил я.

– Что?!

Изумление сделало лицо Афины почти человеческим.

– Я выбрал радость, – объяснил я. – А получилось, что я выбрал вожжи. Наверное, это судьба.

Какое-то время она размышляла над моими словами. Любой на ее месте переспросил бы, начал уточнять, что я имею в виду. Любой, только не Афина. Она перебирала сказанное, взвешивала, искала скрытый смысл. Даже нашла. Выбор вожжей пришелся ей по сердцу.

– Говорю же, набрался ума, – богиня звонко рассмеялась. – Вожжи, узда, кнут – все это тебе пригодится. Может быть, ты хочешь о чем-то спросить меня, прежде чем я перейду к главному? Спрашивай, я отвечу.

– Что сталось с Химерой? – спросил я.

Мой вопрос ее озадачил. Впрочем, Афина и в нем быстро нашла скрытый смысл, который доставил ей удовольствие.

– Хороший вопрос, правильный, – в серых глазах заблестели рыжие искорки. – Ты победил Химеру, в какой-то мере ты занял ее место, даже приподнялся над ней. Поэтому тебя интересует ее участь. Знаешь ли ты, что однажды я собиралась предложить Химере то, что сейчас хочу предложить тебе?

Я шагнул к жертвеннику:

– Она согласилась?

– Возможно, согласилась бы. Но в этот день погибла Ехидна, ее мать. Гнев ослепил Химеру, месть пошла у нее горлом. Какие тут переговоры? Я не знала об убийстве Ехидны, это дело не моих рук…

Правда. Она говорила правду.

– Так что же с ней сталось, великая богиня? Не раньше, сейчас?

– Ты ее убил. Остатки – это уже не Химера. Химерина природа большей частью выгорела от твоего свинца, стала прахом. Лев прячется в горах. Оружие смертных не берет его шкуру, а бессмертным нет до него дела. Если тебя это утешит, людям он тоже не слишком досаждает. Однажды придет герой и убьет льва. Так всегда бывает: если герой приходит, все бывает. Гидра осталась Гидрой, изменился только ее яд. Пеан, лекарь Олимпа, утверждает, что новый яд опасен для богов и титанов.

– Опасен? Для бессмертных?!

– Яд будет разъедать тело бессмертного, плоть будет восстанавливаться. Разъедать и восстанавливаться, и так вечно. Думаешь, такая вечность привлекательна?

Я содрогнулся. Камень дедушки Сизифа показался мне благой участью.

– Излечения нет, – предвосхитила Афина вопрос, уже вертевшийся на моем языке. – Пеан зовет эту борьбу ихора и яда Тифоновым огнем. Гера, и та перестала спускаться в Лерну, чтобы прикормить Гидру. Аид с Персефоной стараются не показываться у выхода в болота. Но ты не бойся, для страха нет причин. Гидра не покидает болот. Если не соваться к ней, беды не случится…

Гера, отметил я. Аид с Персефоной. Пеан, лекарь Олимпа. И я, Беллерофонт. Афина мастерски объединила нас в рассказе про яд. Стоять в таком ряду – высокая честь, аж голова кружится. Что это стучит в груди? Гордость? Гордыня? Не знал, что у меня ее столько.

Честно, не знал.

– Коза, – напомнил я, пытаясь вернуться с небес на землю. – К ней тоже не стоит соваться?