Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Первой я взял Фаселиду.

Нет, не так. Своими ногами или верхом на Пегасе, я забегаю вперед. Первой я взял Филоною; точнее, Иобат сам отдал мне дочь. Прямо там, во дворе, после неудачного штурма. Сейчас я бы сказал, потешного штурма, но тогда я еще недостаточно огрубел, чтобы счесть это потехой.

Царь вышел из дворца: спокойный, строгий, в темных одеждах. Будто не его двери ломали тараном, не его трон качался палубой в бурю. Сжав губы так, что рот превратился в бледный шрам, Иобат окинул двор тяжелым взглядом, задержался на трупах. Пока он изучал тела с таким вниманием, словно только они имели для него значение, живые бунтовщики ежились, втягивали головы в плечи, отступали к хозяйственным пристройкам.

Бежать не пытались.

Если честно, я не понимал, что передо мной бунтовщики. Я вообще мало что понимал, ушибленный глупой, бессмысленной гибелью Сфенебеи. В ней сошлись все смерти, какие я застал на своем коротком веку, в каких винил себя. Кровь была на моих руках, море крови. Делиад, Алкимен, Циклоп. Химера. Сфенебея. Дурак, метнувший в меня копье. Его приятели, кто подвернулся под копыта Пегаса. Этих убил не я? Их убил крылатый конь?! Сердце мудрей разума. Сердце подсказывало: кого ни убей Пегас, когда ты, чистоплюй, сидишь на нем, все они будут на твоей совести. Кого ни убьешь ты, сидя на Пегасе, конь примет и этот груз. Но если Пегас свезет и гору, можно ли то же самое сказать о тебе, Гиппоной по прозвищу Беллерофонт?

Серебряной крови Химеры не хватит, чтобы отмыться от крови алой, красной, багровой.

– Я вижу, ты покончил с Химерой, – сказал царь.

Он все видел насквозь. Все понимал без объяснений. Трупы во дворе не вызвали интереса у Иобата. Конечно же, их сразил я. Конечно же, это убийство не нуждалось в очищении.

– Я покончил с твоей дочерью, – невпопад ответил я.

Исправился:

– Прикончил.

Звучало плохо. Отвратительно.

– Сфенебея? – говорю же, разум царя был острей ножа. – Месть, понимаю. Ей не следовало лгать тебе. Не следовало обманом посылать тебя на смерть. На твоем месте я поступил бы так же. Люди должны знать, что ты не оставляешь преступления безнаказанными. Будь то Химера или Сфенебея, ты мстишь.

Это не месть, закричал я. Это не месть! Царь не услышал. Никто не услышал, потому что я кричал, не издав ни звука. Что я мог ему ответить? Объяснить? Он даже не спросил, при каких обстоятельствах погибла его старшая дочь.

Младшая стояла на верхней ступени лестницы. За Филоноей сгрудились воины дворцовой стражи, сохранившие верность Иобату. В любой момент они готовы были затолкать царевну обратно, под защиту стен, и вступить в бой. Готовы? Готовность не значит возможность. Сомневаюсь, что им удалось бы сдвинуть царевну с места. Проще, наверное, опрокинуть Олимп. Филоноя не просто смотрела на меня. Глаза ее отрастили когти, вцепились в мои руки, плечи, грудь – не оторвать, не разлучить.

До конца, ударило сердце. Навсегда.

«Все ты врешь. Нимфа на меня похожа, великан на тебя; нимфа стала его женой… Сватаешься, да? Ко мне еще никто так не сватался. Трехтелый великан? Так прямо и скажи: хочу от тебя трех сыновей… А если будет два сына и дочка? Ты меня разлюбишь? Бросишь?!»

Ты родила мне двух сыновей, Филоноя: двух крепких мальчиков, Исандра и Гипполоха. Третьей родилась дочь Гипподамия. Я не бросил тебя. Я благодарил тебя за каждого подаренного мне ребенка. Я хорошо помнил, как звучит приговор: «Моления о благоденствии стад услышаны! Прочие моления не услышаны.» Когда пришел срок, я сам отвез тебя в заранее подготовленную гробницу. Нам не пришлось долго и трудно подниматься по горной тропе. Мы парили над скальным некрополем, я держал тебя на руках, и даже Пегас не противился.

Впрочем, я опять забегаю вперед.

– Завтра я тебя очищу, – Иобат хлопнул меня по плечу. – Спустя три дня объявлю, что отдаю Филоною тебе в жены. Свадьбу сыграем в конце месяца. Надо бы раньше… Нет, не успеем подготовиться.

Моего согласия он не спрашивал. Очищу, объявлю. Отдаю. Сыграем. Не успеем. Со временем я пойму, что так поступают все цари – если, конечно, они цари.

– Куда мы торопимся? – спросил я.

Губы не слушались, язык окостенел.

– Завтра город будет знать, что ты подавил мятеж, – Иобат не удивился вопросу. Начал объяснять, как если бы учил молодого наследника основам правления. Он и учил, просто я еще не знал об этом. – Очищение пойдет на пользу, тебе простят смерть отцов, братьев, сыновей. Услышат: твоя кровь запретна. Если даже не простят, то поймут: герой на Пегасе – опасная добыча. Через три дня разнесется весть о гибели Химеры…

– Три дня? Ни один корабль не успеет доплыть от Пелопоннеса до Ликии за три дня.

– Боги успеют. Трех дней достаточно, чтобы в дюжине храмов жрецам приснились вещие сны. Боги – те еще сплетники, поверь мне! Еще два дня я кладу на распространение новости. К тому моменту, когда вся Ликия уяснит, кто убийца Химеры, страна успеет выяснить, что этот же человек подавил мятеж и спас царя. Весть про мятеж требует времени: наши горы труднопроходимы, а жрецы не видят вещие сны про мятежи. Следующая за ней новость о грядущей свадьбе упадет как зерно в хорошо унавоженную почву…

– Ты все рассчитал, господин. Когда и успел?

– Чтобы выйти из дворца к тебе, мне понадобилось две дюжины шагов. Вполне достаточно, чтобы обдумать создавшееся положение. Я стар, Беллерофонт. Старики ходят медленно, но думают быстро.

– Не всегда, господин.

– Если старик – царь, то всегда. Если царь дожил до старости – всегда. Твой дед, говорят, был живым свидетельством моей правоты.

Я не нашелся, что ответить.

В конце месяца мы сыграли свадьбу. Меня вели на поводке, направляли, подсказывали, что делать, как жить. Как ни странно, я был счастлив. Спустя год, сразу после рождения Исандра, я взял Фаселиду.

Родосская колония, Фаселида была неприступна с моря. Крепостную стену ей заменяли боевые ладьи – родосцев и самих фаселитян. Любой купец, намереваясь укрыться от пиратов, знал, что найдет безопасный приют в здешней гавани. Другой крепостной стеной, с запада и севера, служили Солимские горы. Они мешали порту расшириться, но спасали от врагов, вынуждая последних тащиться гуськом по опасным, труднопроходимым тропам, отказываться от колесниц, неспособных удержаться на круче, терять воинов, свалившихся в пропасть, двигаться только в сухие сезоны, поскольку дождь, размыв тропу, делал ее убийственно скользкой для человека в тяжелом вооружении. Ликийские отряды с самого начала похода делались мишенью для орлиных взглядов горцев-дозорных, которые без промедления докладывали в Фаселиду о выдвижении противника.

Такая защищенность, как объяснил мне Иобат, в сочетании с доходами от морской торговли искупала общее неудобство местоположения Фаселиды. Берег там представлял собой нагромождение рыхлых, подверженных разрушению скал, густо заросших кустарником и чахлым лесом. Озеро возле города уже начало заболачиваться, обещая вскоре стать достойным соперником Лернейским трясинам. Фаселитяне страдали многочисленными хворями, но переселяться и не думали, предпочитая болезни голоду.