Валерий Большаков - Новый путь [litres]

– И никто ничего не знал? – закачал головой Ричард, изумленно ширя глаза.

– И не мог знать! Тотальная секретность. В суть операции не посвятили даже Григоренко из ВГУ. Андропов лично утверждает состав спецгруппы, не доверяя никому, кроме Иванова и Синицына, своего бывшего помощника. По всем делам КГБ отчитывается в ЦК КПСС, но по «Ностромо» только Брежневу, Суслову и Пельше. И я бы ничего об этом не узнал, и «Немо» не смог бы ответить на мои вопросы, если бы не предатель в самой спецгруппе. Кто он, агент не выдает, набивает цену.

– Ах, как я люблю ренегатов! – проворковал Вудрофф, щуря глаза. – С ними так приятно иметь дело! Продал – купил, заплатил – получил… Но! – В его голосе позванивал металл. – Никто не должен знать о нашем разговоре! Вряд ли Фултон или Колби согласятся с твоими доводами, даже если они верны. Для них твоя правда – полный крах и грандиозный скандал!

– Эт-точно! – ухмыльнулся Лофтин, выпрямляясь.

Вудрофф торопливо выщелкнул сигарету из пачки и закурил.

– Проверяем и перепроверяем всю информацию, Дэнни! Посули своему «Немо» любую сумму и выдай аванс. – Выпустив струю сизого дыма, он договорил: – И будем надеяться, что Миха не всеведущ!

Вторник 4 ноября 1975 года, утро

Одесса, вокзал Одесса-Главная

Одесский вокзал чем-то смахивал на местный оперный театр – тот же купол со шпилем, колонны, высокие арки. Слева, у подземного перехода, распушились елки. Справа, застилая чуть ли не весь фасад трехэтажного здания, красовался идеологический этюд в красно-белых тонах: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи!»

Рейсовый «Икарус», выкрашенный в те же цвета, подрулил к остановке, словно занимая очередь за желтым собратом. Через улицу, на кольцах, расходились два красно-желтых трамвая, 18‑й и 26‑й, высадив целую толпу пассажиров с чемоданами и сумками. Отягощенные скарбом попутчики ринулись по ступенькам под землю.

– Приехали! – задушенно воскликнул я, тиская Инку. Девушка радостно взвизгнула.

Было весело и легко. Позади остался Первомайск, где меня наперегонки ловили оперативники КГБ и нумерарии «Опус Деи», а я выскользнул, освобождаясь от страхов и тревог, от беспрестанного напряжения. Экскурсия началась! Ура!

Половину автобуса занял десятый «А». Напротив нас с Хорошисткой примостились две кумушки, Рита с моей сестричкой. Впереди, восседая над щуплым водителем, следила за дисциплиной Циля Наумовна, а сзади устроился военрук – Макароныч ехал за свой счет, как Настенька – за мой. Каждый со своим «счастьецем»…

Марк Аронович грянул командирским голосом:

– Выходим по очереди, бойцы, не создаем давки! М‑м… Следим за вещами, а то оставите еще. И не разбегаться, наш поезд отходит через полчаса!

– Выходим, ребята и девчата! – вторила классная.

– Па-азвольте, мадам, – куртуазно склонился Зенков, отнимая у Цили Наумовны ее багаж.

– Позвольте, мадемуазель. – Одной рукой я подцепил изящный Инкин чемоданчик, другой потащил свою сумку.

– Мерси! – чопорно откликнулась мадемуазель.

Кто-то празднично выразился:

– Одесса-мама!

– Таки-да!

– Ой, Изя, вечно ты…

– Приехали, приехали!

– Ну, вот и ты догадалась.

– Житие мое…

– А не опоздаем?

– Да не должны вроде…

– Точка – и ша!

В тесном проходе я ощутил чувствительный щипок. С трудом вывернув голову, обнаружил за спиной довольно улыбавшуюся сестричку.

– Домой отправлю, чучело! – пригрозил я ревнивице.

– Не отправишь! – Настя показала мне розовый язычок.

Ворча про разбалованных родственничков, я покинул автобус. Опустил сумку на колесики и покатил к вокзалу. Инна, косясь на одноклассников, взяла меня за руку. Одновременно нести чемодан и вести за собой его владелицу было затруднительно, но приятно.

– Сосну жалко. – Хорошистка беззаботно улыбнулась. – Одного его не взяли. А за что он тебе спасибо говорил?

– Где?

– На автовокзале, я слышала.

– А‑а… Да по математике подтянул, чтобы двойки не было в четверти, – соврал я, а затем сказал правду: – Юрке сейчас не до экскурсий. У него мама выздоровела.

– А она что, болела? – округлила Инна синие глаза-озерки.

– Ноги ее не слушались. Еле ходила, да и то на костылях.

– Да-а?! А сейчас?

– А сейчас с палочкой шкандыбает. Первый раз за год сама в магазин выбралась! И отец у Юрки пить бросил, на работу вроде устроился.

– Вот так… – расстроенно вздохнула девушка. – Кто-то учится, а кто-то мучится… А я‑то думаю, и чего Юрик так сияет? Притворяется, что ли? А он по-настоящему… – Минор незаметно обратился мажором, и Хорошистка прыснула в ладонь: – Я столько мам сразу в жизни не видела! Ну, на вокзале, провожали когда. А твоя – красавица просто!

– Вся в меня! – довольно расплылся я.

Мы поднялись по ступеням и прошли гулким залом ожидания.

– Внимание! – опал раскатом дикторский голос. – Объявляется посадка на скорый поезд «Маяк» Одесса – Ленинград.

– Наш! Наш! – заволновался десятый «А».

На путях толклись составы. Вывозной тепловоз мерно гудел, вытаскивая из отстойника на посадку вереницу чистеньких вагонов. Подвывая моторами, катилась электричка на Котовск. Зеленый ВЛ‑60 грелся в тупичке, уставясь в стенку буферными фонарями.

Больше всего народу толпилось у первого пути, где скучились ларьки с газводой, мороженым, пивом, пирожками и коржиками. Самые сноровистые заняли лавки, а которым не хватило мест, восседали на чемоданах. Но все одинаково вздрагивали, стоило звучно зашелестеть перекидному табло.

– Сейчас поедем! Сейчас поедем! – заплясала Маша от полноты чувств.

Настя подошла и робко приткнулась сбоку. Я обнял ее за плечи, и она тут же прижалась, выказывая сестринскую любовь да искреннее раскаяние.

– Продолжается посадка на скорый поезд «Маяк» Одесса – Ленинград…

Тот же день, позже

Первомайск, улица Тракторная

Томаш Платек сбегал в продуктовый за хлебом и молоком – нравилось ему местное лакомство. Отрезаешь ломоть хлеба, желательно «белого», за двадцать две копейки, легонько смачиваешь молоком и присыпаешь сахаром. Чашку цельного пастеризованного в одну руку, самодельную пироженку – в другую, и лопай на здоровье.

Перехватив авоську у калитки – молоко в трехлитровой банке плюхнуло под капроновую крышку, – нумерарий незаметно проверился. Никого и ничего.

Улица тихая, почти безлюдная, да и благообразную хозяйку, что сдала им флигелек, не каждый день увидишь – старушонка подрабатывала сторожихой на промтоварной базе, бдела сутки через трое.

Томаш поплутал по дорожке, затейливо обложенной кирпичами, выходя к летней кухне в глубине сада. Аглауко встретил его протяжным стоном, и у Платека снова испортилось настроение.