Владимир Аренев - Время жестоких снов [сборник litres]

– Лучше б не приходил, – сказал Сергей Степанович и вытер нос тыльной стороной руки. – Я б посидел, пивка выпил, телевизор посмотрел и заснул… Может, обои бы переклеил в каникулы, светильник-бра давно починить пора… а там, после каникул, глядишь, в себя бы пришел – и на работу. А так что? Что я теперь?

Он смолк, осененный ужасной мыслью.

– Это ж ты опять… опять, проклятый! Опять пришел жизнь мою есть? Что ж мне теперь… так остаток дней и думать, что все могло быть хорошо, а теперь уж и не поправишь? Мне мучение, а вам, сволочам, пища?

– Ну… – сказал Дед Мороз, – ну вот это ты, брат, это… ладно, бывай!

Он распахнул носком валенка хлипкую дверь и стал спускаться по выщербленной лестнице, держа мешок на широкой сутулой спине.

– Сколько нас таких? – закричал ему в спину Сергей Степанович. – Вот таких, к которым ты приходишь… извиняться, сукин ты сын, прожорливая лесная тварь! Нежить, нежить!

Он колотил кулаками по перилам, не ощущая боли, потом, забыв захлопнуть дверь, кинулся к кухонному окну, где иней, наросший изнутри и снаружи, оставил крохотное, размером с человеческий глаз, отверстие, и тер его, тер, тер ладонью, как раз чтобы успеть увидеть, как на миг проясняется контур саней – страшных, костяных, и сидящий на облучке скелет подхватывает поводья, и страшные мертвые звери разом трогаются с места и, не оставляя следа, исчезают во мраке, там, за окружной, где лесопарк переходит в лес, а потом и в мертвый лес, лежащий далеко за пределами ведомых нам полей…

Сергей Степанович стоял и плакал, потом подошел к столу, плеснул виски в стакан и сделал жадный глоток, но спиртное было как вода, никаким, безвкусным…

Тогда он распахнул окно и, щурясь от ударившего в лицо колючего ветра, высунулся до половины наружу, на миг подумав, как нелепо он будет выглядеть на снегу, в майке и трениках, с подогнувшейся ногой и вывернутой шеей…

На миг зрение у него вновь обострилось, как бывает, когда раздергивается завеса обыденного, так что он увидел, как где-то далеко-далеко скелет на облучке натянул поводья и костяные сани остановились, подняв тучу сверкающего снежного праха, и Сергей Степанович отчетливо понял, что остановились они потому, что седок тоже хочет посмотреть на крохотную, будто поломанная кукла, лежащую на снегу фигурку… И ждет, недвижно и спокойно, ибо нежить может ждать вечно.

Он отшатнулся и с треском захлопнул окно, обрубив столб морозного воздуха, ворвавшийся в кухню, постоял задумчиво, разглядывая остатки застолья, сделал себе бутерброд с икрой, так же задумчиво съел его, поднял валявшуюся рядом с мусорным ведром газету «Из рук в руки» и, шаря пальцами по строчкам, нашел нужный телефон.

– Это товары для детей и юношества? Доставка? Да, и вас с Новым Годом. Да, телескоп. Любительский. Самой простой модели. Да, это вполне подойдет. Сколько? Ничего себе! Нет, не передумал. Нет, не обязательно сегодня. Можно и после каникул. У вас нет каникул? Знаете, я думаю, это даже лучше. Что нет каникул, я имею в виду.

И продиктовал адрес.

Военный дневник Карателя . [94]Ножи, гарроты, кастеты, мачете, катаны, гранаты, мины, бомбы, базуки и как минимум одна старая добрая пушка. И стволы, много стволов. Крупные, громадные и еще больше, раздутые до чудовищных размеров под бойким пером художников. Стволы огромнейшие, толстенные, как стероидные ноги протагониста. И держал он их без малейшего усилия, фаршируя свинцом гангстеров, которые напоминали панков (сперва) или сутенеров (позже). Вот уже пятнадцать лет. Столько прошло с того момента, как я впервые взял в руки польскую версию комикса.

Военный дневник Карателя . Этими словами начинался каждый выпуск. Диалоги и моральные дилеммы сведены до минимума, куда важнее – ономатопеи, передающие взрывы и треск ломающихся зубов, выбитых пистолетным стволом. Все так просто.

Военный дневник. Как рассказать о войне?

Чувствую себя скверно. Сердце колотится, запястья трясутся, внезапные мурашки мчатся наперегонки по венам рук. У меня ледяные пальцы, горящие уши и слезящиеся глаза. Яйца съеживаются, ищут укрытия в слабом теле. Как рассказать о безумии?

Меня зовут Лукаш Озимчук. Мне двадцать пять. Всю жизнь я живу в Люблине. Последние годы – в зоне непосредственного контакта с чудесью (несмотря на все усилия, Пограничье продолжает разбухать, в наши головы вливается скривица). Я служил стационарным выпрямителем во Второй Люблинской роте Пограничья, которой командовал капитан Анджей Озимчук. Мой отец. Рота входит в состав Рубежного полка, который возглавляет строгиня Михальская.

Строгиня. Хватало одного ее взгляда, и все – я, отец, весь полк – все мы готовы были отправиться в самый ад. И отправлялись.

Меня заставляют все рассказать. Три дня. Вся жизнь. И даже больше.

Люблин благоухал, а чувства путались. Потому что Люблин благоухал мягкой шелестящей зеленью, приятно пах освежающей теплой тьмой. Я сидел по-турецки с пивом в руке. Он был мой, а я – его. Если бы я сейчас вскочил, разогнался и прыгнул вниз на эти сорок метров, Люблин не дал бы меня в обиду. Подхватил бы, вынес назад, на крышу. Я пил, слушал шумы внизу, раскидывал руки, широко разводя ладони, каждой порой вбирая июльский ветер, – и правда так думал. Поэтому предпочитал не подходить к краю.

Я сидел на крыше высотки, в которой прожил всю жизнь. Бетонный молох, неровно изломанный несколькими состыкованными друг с другом сегментами. Тринадцать этажей, четырнадцать лестничных площадок и почти тысяча жителей. Даже теперь, во время конфлакта. Он и его приятели по микрорайону сверху казались монструозными угловатыми гадами, плывущими в пушистой зелени. А я сидел на хребте бетонного змия, наслаждался пивом и неподвижностью. Покой был близок, как никогда. Я ощущал его присутствие сразу за границей зрения, словно тот таился за моей спиной.

Я ждал отца. Они вышли неделю назад на «Улане», новом струполоме, направленном на люблинский участок в рамках пополнения европейских сил Всемирного Союза. Боевые испытания машины, спущенной с барселонских стапелей: новые органические фильтры должны были обеспечить эффективное функционирование в Пограничье на полных восемь дней – и до трех недель в условиях обороны, при отключенном деструпителе, на случай проблем с поиском обратной дороги. Первым рейдом «Улана» командовал капитан Анджей Озимчук.

Папа.

Почувствовав давление в районе лимфоузлов, я отставил бутылку и медленно опрокинулся на спину. Они приближались. Я улыбнулся ночному летнему небу. Какие времена года бывают там, в бездне? Давление росло. Я прикрыл глаза, зная, что сейчас случится. Миг-другой в молчании, в неподвижности, все словно на паузе. И, словно кто-то внезапно нажал на «пуск» – опять смешение чувств. Небо расселось, растрескалось, его вдруг вырвало матовым светом, и одновременно освобождался несимметричный сверкающий металлический абрис. Ветер застонал меж высотками, ему вторили противоугонные сирены машин. Громко, сильно, высоко, словно гитарное соло. Мне и самому захотелось поорать.