Елена Хаецкая - Прозаические лэ [сборник litres]

С тем он подступил к даме Азенор, выспрашивая, не прекратились ли непонятные отлучки ее супруга, а также интересуясь, отчего она бледна и скучна в последнее время.

Внимание сира Врана было даме Азенор приятно, особенно после того, как она узнала о том, что муж ее вовсе не человек. И она начала проводить больше времени с сиром Враном, особенно с понедельника по четверг.

И на расспросы сира Врана она, не выдержав, сказала:

– Святая Одиль мне в помощь, сир Вран, если солгу, но клянусь я Господом, ни разу не солгавшим: если бы муж мой навещал другую женщину и даже имел от нее детей, которых я почему-то до сих пор не могу ему подарить, – я и то была бы счастливее, нежели теперь! Но разговор с ним открыл мне, что сир Эрван де Морван не является человеком – он бисклавре, волк-оборотень. И каждую неделю он принимает звериное обличье, чтобы охотиться на людей и, поймав, пожирать их. Без этого он, по его словам, умрет.

Сир Вран почувствовал радостную дрожь, но скрыл свои чувства и вместо этого решился возразить даме:

– В такое трудно поверить, моя госпожа, ведь в округе ничего не слышно о том, чтобы пропадали люди. А там, где завелся бисклавре, непременно такое случается.

– Это оттого, как он говорит, что он пожирает исключительно врагов Бретани и графа Жана, – объяснила дама Азенор, – и кормится он вдали от дома. Потому и уезжает не на один день, а на несколько. Раны же, которые ему иногда наносят, заживают на нем в единый миг, и я сама стала тому свидетельницей.

– Коли супруг ваш действительно бисклавре, – заметил сир Вран, – то неплохо бы вызнать, каким образом он превращается в волка и, главное, как возвращает себе человеческое обличье.

Дама Азенор согласилась: это самое главное.

А сир Эрван и не думал ничего скрывать.

– По правде говоря, любезная моя супруга, мне гораздо легче стало теперь, когда вы узнали обо мне правду, и я больше не вынужден от вас таиться. Чувствую я, что отныне мы стали еще ближе друг к другу.

– Стало быть, лицемерие вам отвратительно? – спросила дама Азенор.

– Кому же приятно лицемерие? – удивился сир Эр-ван де Морван. – Любому, кто в здравом уме, будь он человек или бисклавре или даже англичанин, лицемерие отвратительно. Ведь оно и утомительно, и требует умственных затрат, а в случае разоблачения стыда не оберешься.

– Сдается мне, вы говорили о лжи, – возразила дама Азенор. – Лицемерие же предназначено для того, чтобы выдать не слишком хорошее за прекрасное. Ложь же выдает дурное за хорошее, а это совершенно иное дело.

– Как всегда, вы рассуждаете мудро, моя голубка, – обрадовался сир Эрван и поцеловал даму Азенор.

Она же стерпела поцелуй от нелюдя и бровью не поведя и продолжила разговор:

– Но если вы по природе своей волк, то разве не лицемерием было бы носить кожаные одежды, которыми Господь Создатель облек Адама после грехопадения для защиты его внутренностей, жил и сухожилок? Ведь одежды эти предназначаются исключительно для детей Адама и ни для кого другого. Вы же, сдается мне, облачаетесь в них не по праву.

Сир Эрван нахмурился и долго размышлял, пытаясь понять, что же имеет в виду любезная его супруга. Но сколько бы он ни думал, смысл ее речений оставался для него темным. И в конце концов он пришел к решению попросту переспросить. А коль скоро между решением и исполнением у сира Эрвана проходило совсем немного времени, то он и сказал, не раздумывая:

– К чему вся эта болтовня про детей Адама? Бисклавре – настолько же человек, насколько и волк, и уж вам-то, кажется, грех жаловаться на то, что ношу я кожаные одежды.

– Но если в вас неким кощунственным образом уживаются две природы, то каким образом вы переменяете одну на другую? – продолжала дама Азенор.

– Для чего вам знать?

– По доброй ли воле обращаетесь вы волком и по собственному ли желанию вновь становитесь человеком?

– На то, чтобы обладать двойной природой, не было моей доброй воли, – отвечал сир Эрван. – Кроме того, заблуждением будет называть эту двойственность кощунственной: ведь и святой Христофор, как говорят, был псоглавцем, и иные кентавры принимали святое крещение от подвижников пустыни Нитрийской. Впрочем, все эти разговоры книжные и чересчур благочестивые, в беседе между мужем и женой неуместные. Не лучше ли нам с вами, не теряя времени даром, избавиться от тех лишних одежд, что мы носим поверх кожаных, унаследованных от Адама, и заняться вещами, для супругов куда более уместными, нежели диспут о святом Христофоре?

И он потянулся к даме Азенор, дабы исполнить свое намерение, но она отстранилась.

– Так каким образом вы переменяете обличье? – настаивала она.

– Если я отвечу, предадитесь ли вы со мной надлежащим утехам, как подобает доброй супруге, или и далее будете представлять из себя унылого капеллана?

– Клянусь, – сказала дама Азенор.

– В таком случае, – сир Эрван начал раздеваться, – я вам отвечу. Перед тем, как облачиться в шерсть, я раздеваюсь донага, а одежду мою складываю в особом месте.

– Это любая ваша одежда или какая-то особенная? – продолжала допытываться дама Азенор.

– Если я отвечу, снимите ли вы ваше блио? – спросил сир Эрван.

Дама Азенор сняла блио, и он сказал:

– Особенная.

– Могу ли я посмотреть на нее?

– Сначала снимите пояс и распустите ворот рубашки.

Дама Азенор проделала и это, и сир Эрван сказал:

– Это старая рубаха, выделанная из овечьей кожи. Ее носил и отец мой, и дед, а какими путями попала она к деду – того не ведаю. Я надеваю ее под обычную рубаху, когда уезжаю из дома.

– Стало быть, в ней все дело! – сказала дама Азенор и, не дожидаясь следующего приказания от мужа, сама стянула с себя рубашку, явив его взорам кожаные одежды, унаследованные от праматери Евы.

Тут сир Эрван и позабыл об их разговоре и со смехом притянул жену в свои объятия.

Настал день Пятидесятницы, и граф Жан вдруг заметил, что в церкви нет сира Эрвана де Морвана. Это показалось ему необычным, потому что сир Эрван никогда не пропускал случая послушать мессу, тем более в день великого праздника. Супруга же его, дама Азенор, находилась в церкви, и в одежде ее не было ни единой нитки зеленой, а только лишь темно-серые. Это показалось графу Жану еще более странным, и после мессы подозвал он к себе даму Азенор через слугу. Дама Азенор приблизилась и склонилась в поклоне, а граф Жан спросил ее, не захворал ли супруг ее и не приключилось ли с ним какой-либо беды.

Дама Азенор в ответ залилась слезами и отвечала, что не хотела бы омрачать такой светлый день, но коль скоро граф желает знать правду, то вот что произошло: уже месяц с лишком сир Эрван де Морван, ни слова не сказав, покинул замок Морван и супругу свою, и с тех пор нет от него никаких вестей.