Елена Хаецкая - Прозаические лэ [сборник litres]

– Лучше сразу убей нас, человек! – взмолился один из карликов, а второй прибавил:

– Никогда мы не станем служить тебе!

Всеволод притворился, будто обдумывает их слова, хотя заранее знал, что именно так все и произойдет.

– Пожалуй, не стоит мне связывать вас, – признал он. – Немного мне чести будет, если я заставлю вас служить мне, ведь вы слабы и безобразны. Ни украсить мой двор вы не сможете, ни пользы принести. Лучше уж я убью вас, и дело с концом.

И он сделал вид, будто хочет вытащить меч из ножен.

Карлики закричали и заплакали пуще прежнего: когда речь шла о Всеволоде, то ни одно живое существо, кроме его коня и собаки, не могло знать: всерьез он говорит или притворяется.

– Впрочем, – прибавил Всеволод, – легко назначить выкуп за две вязанки дров, ведь жизни ваши, в отличие от древесины, ничего не стоят.

– Почему это? – обиделись карлики.

– Потому что древесина принадлежит мне, а вы, карлики, не принадлежите никому.

– Разумно, – согласились карлики и приободрились. – Назначай свой выкуп, князь Всеволод.

– Я хочу, чтобы вы сделали для меня две вещи, – сказал Всеволод. – Во-первых, ладью, которая загорится, если в нее ляжет чистая дева, и будет пылать, не сгорая, три ночи и три дня. Эта вещь необходима мне для женитьбы. Во-вторых, меч, который разрубал бы сталь как шелк; любая рана, им нанесенная, должна быть смертельной. Эта вещь необходима мне для войны.

Карлики посовещались еще немного, и тот, что казался повыше ростом, сказал:

– Мы согласны на твои условия, Всеволод. Через месяц и один день приходи на это место, и ты получишь свои дары. А сейчас позволь нам забрать наши дрова и наконец войти в скалу.

Через месяц и один день Всеволод вернулся к скале. Была безлунная ночь, но возле скалы теплилось пламя, как будто кто-то не загасил костер. Багряный свет то вспыхивал, то гас в черной траве, и Всеволод разглядел очертания небольшой ладьи. На дне ладьи лежал меч. Когда Всеволод наклонился, чтобы поднять его, меч вдруг вспыхнул и запылал, как солнечный луч. Его сталь была совершенной и ледяной на ощупь, а свет, исходивший от него, заставлял отводить глаза.

Всеволод начертил мечом руну на скале, запечатывая ее, взвалил лодку себе на спину и, с мечом в руке, отправился в королевский чертог, украшенный резным деревянным драконом. Дракона этого Всеволод собственными руками снял с вражеского корабля и, пленным, водрузил на крышу своего жилища.

По пути он встретил одного из своих дружинников. Тот был пьян и затемно возвращался домой; ноги и язык у него заплетались, но дух его был бодр и весел. При этой встрече меч в руке Всеволода запел, словно был натянутой струной; свет, от него исходящий, сделался нестерпимым, как молния, – и рука Всеволода сама собою взметнулась, направляя оружие в грудь дружиннику. Тот даже понять ничего не успел: острая сталь вошла в его плоть, погрузилась в теплую кровь, зашипела и погасла. Меч как будто успокоился, напившись и потускнев. Всеволод обернул его плащом убитого дружинника, сделав ножны на первое время. С лодкой на спине и мечом в руке вошел он в чертог и обо всем рассказал дружине, но показывать меч отказался: «Довольно и одного человека, которого я убил, сам того не желая. И отныне запрещаю прикасаться к этому мечу и вынимать его из ножен».

Ладью Всеволод поставил в той комнате, где хранил сокровища, и также запретил ее трогать.

Весной Всеволод с дружиной отправился в набег и взял с собой меч и ладью. Однако следует рассказать, как вышло, что Всеволод стал хитрейшим из людей. А причина этому заключалась в том, что он вырос среди женщин на одном необитаемом острове.

Правителем Гардарики и отцом Всеволода был в те годы Зигебанд; в жены он взял Алогию, деву неизвестного рода, но доблестную, и она в благодарность родила ему сына Всеволода. Была Алогия весьма мудрой и сведущей в ткачестве, и ей открывались вещи, от прочих людей скрытые, и вот как это происходило: стоило ей лишь сесть за ткацкий станок и задуматься, как руки ее сами собой создавали особенные узоры. Если вглядываться в эти узоры, открыв душу судьбе, то приходил ответ на любой вопрос и можно было увидеть прошлое и будущее любого человека.

Вскоре после рождения Всеволода Алогия ткала плащ для сына и среди переплетения нитей разглядела, что его ждет одинокое детство вдали от родителей, плен и безвестное существование; но гибели она не увидела.

Это очень опечалило Алогию, и она обо всем рассказала Зигебанду. С тех пор они не сводили со Всеволода глаз, а если им требовалось уединение, то оставляли его под присмотром одной нежной девицы и одного старого воина с изуродованным лицом. Это было сделано по совету мудрой Алогии, которая рассчитала, что воин непременно полюбит девицу и захочет постоянно находиться рядом с нею, а значит – и с ребенком; девица же воспылает отвращением к изуродованному воину и всю свою нежность обратит на воспитанника.

Ребенок же будет любить девицу за ласку, а воина – за то, что у него есть красивый меч, лук со стрелами и доспех, украшенный выпуклыми узорами.

У воина был только один глаз, он был высокий, с короткой шеей, и на левой руке у него не было пальцев.

Однажды – Всеволоду исполнилось уже восемь лет, – в замке Зигебанда и Алогии устроили большой праздник. Воин и девица неотлучно находились рядом с королевским сыном, хотя слышали музыку и шум веселого пира и сожалели о том, что не могут прийти на празднество. Так продолжалось долго, но вот пришел новый музыкант и пел так сладостно, что сердце девицы дрогнуло, и она, обо всем позабыв, бросилась бежать туда, откуда доносилось дивное пение. Она убежала так быстро, что никто не успел ее остановить.

Тогда воин поднял голову к небу, дабы вопросить богов о том, что всё это значит, и тотчас сверху, из-за туч, на него упал огромный гриф. В мгновение ока гриф выклевал воину последний глаз, так что тот сделался совершенно беспомощным. После этого птица схватила когтями Всеволода и взмыла в облака.

Когда Зигебанд и Алогия пришли туда, где оставили сына под присмотром двух его воспитателей, они увидели лишь слепого воина с залитым кровью лицом, но ни следа Всеволода не обнаружили. О том, что случилось с искалеченным воином и беспечной девицей, в этой истории больше ничего не говорится.

Всеволод же был крепко зажат когтями гигантской птицы и не знал, какая ждет его участь, хотя ни на что хорошее надеяться ему в подобном положении не приходилось. Наконец гриф начал опускаться и покинул заоблачные высоты. Он прошел сквозь облако, и это было похоже на путь через густой туман; а затем внизу открылся пустынный скалистый остров. Море опоясало его белым кольцом; волны же были почти черными. Гриф облетел остров и начал спускаться над самой высокой скалой. На ее вершине находилось большое гнездо, и Всеволод увидел разинутые клювы чудовищных птенцов. Он понял, что гриф предназначил его в пищу своим детям, и закричал птенцам: