Терри Пратчетт - Платье цвета полуночи [litres]

– Да, – кивнула Тиффани. – Матушка Ветровоск так говорит.

– Она это присловье и придумала. Говорят, не ты находишь ведьмовство, оно само тебя находит. Но ты его нашла, пусть в ту пору и сама не знала, что ищешь, ты его нашла, и ухватила за шкирку, и заставила работать на себя.

– Это всё очень… любопытно , – проговорила Тиффани, – но у меня много дел.

– Только не в передвижном настоящем, – решительно возразила Эскарина. – Послушай, Лукавец снова тебя отыскал.

– Думаю, он прячется в картинках и книгах, – предположила Тиффани. – И в гобеленах. – Девушка передёрнулась.

– И в зеркалах, – добавила Эскарина, – и в лужах, и в отблеске света на осколке стекла или на лезвии ножа. Сколько способов ты можешь вообразить? Готова ли ты испугаться, и если да, то как сильно?

– Мне придётся дать ему бой, – проговорила Тиффани. – Мне кажется, я давно уже это знаю. Думаю, убежать от него невозможно. Он любит издеваться над своими жертвами, да? Он – хвастун и задира, он нападает только тогда, когда уверен в победе, так что мне надо каким-то образом оказаться сильнее его. Я наверняка что-нибудь придумаю: в конце концов, он немного смахивает на роителя. А с роителем я на самом деле легко справилась.

Эскарина не повышала голоса; но почему-то эта тихая речь производила больше шума, нежели самый громкий крик.

– Ты упорно отказываешься признать важность происходящего, Тиффани Болен, мастерица по сырам? Тебе дан шанс победить Лукавца, но если ты не справишься – ведьмовство погибнет и падёт вместе с тобой. Лукавец завладеет твоим телом, твоим знанием, твоими талантами и твоей душой. И ради твоего же блага – и ради блага всеобщего – ведьмы, твои сёстры, в кои-то веки позабудут о своих разногласиях и ввергнут вас обоих в небытие, пока ты не натворила новых бед. Ты понимаешь? Это очень важно! Ты должна сама себе помочь.

– Другие ведьмы меня убьют? – в ужасе переспросила Тиффани.

– Конечно. Ты – ведьма, и ты знаешь, что всегда говорит матушка Ветровоск: «Мы делаем то, что нужно, а не то, что приятно». Либо ты, либо он, Тиффани Болен. Проигравший умрёт. Что до Лукавца, к сожалению, он, скорее всего, снова объявится спустя несколько веков; что до тебя, тут я даже гадать не берусь.

– Погодите минутку, – встрепенулась Тиффани. – Если ведьмы готовы сразиться с ним и со мной, почему бы тогда нам всем не объединить усилия и не сразиться с ним теперь же?

– О, запросто. И ты этого хочешь? Чего ты хочешь на самом деле, Тиффани Болен, здесь и сейчас? Выбор за тобой. Наверняка другие ведьмы хуже о тебе думать не станут. – Эскарина на мгновение замялась, а затем добавила: – Ну, то есть, наверное, они проявят снисхождение.

«Ведьма, которая бежала от испытания? – подумала Тиффани. – Ведьма, к которой проявляют снисхождение, потому что знают: она недостаточно хороша? А если ты сама считаешь, что недостаточно хороша, тогда ты уже никакая не ведьма». А вслух она сказала:

– Я лучше умру, пытаясь быть ведьмой, нежели останусь девчонкой, к которой все снисходительны.

– Госпожа Болен, ты демонстрируешь просто-таки греховную самонадеянность, непомерную гордыню и уверенность в себе, и да позволено мне будет заметить, что от ведьмы я меньшего и не ждала.

Мир чуть дрогнул – и изменился. Эскарина исчезла, пока слова её ещё оседали в сознании Тиффани. Перед ней снова возник гобелен, девушка всё ещё грозила ему тлеющей головнёй, но теперь уже – решительно. Ей казалось, воздух переполняет её и тащит вверх. Мир словно с ума сошёл, но она, по крайней мере, знала, что огонь, едва коснувшись сухого гобелена, сожжёт его, как солому.

– Я сожгу эту старую тряпку, ты и глазом моргнуть не успеешь, так и знай! Убирайся, откуда пришёл!

К вящему её удивлению, чёрная фигура отступила. Послышалось тихое шипение – и словно бы тяжкое бремя упало с плеч Тиффани, забирая с собою и вонь.

– Ну надо же, как интересно!

Тиффани стремительно обернулась. Перед ней маячила жизнерадостная усмешка Престона.

– А знаешь, я здорово встревожился, когда ты на пару мгновений словно одеревенела, – промолвил молодой стражник. – Я уж подумал, ты умерла. Я дотронулся до твоей руки – со всем моим уважением, никаких вольностей, – и на ощупь она была что воздух в грозовой день. Так что я понял: это дела ведьминские, и решил приглядеть за тобой; и тут ты вдруг стала грозить ни в чём не повинному гобелену уничтожить его в пламени!

Тиффани заворожённо смотрела в глаза юноши, точно в зеркало. Огонь, думала она. Огонь однажды уже убил Лукавца, и Лукавец об этом знает. Он к огню даже приближаться не станет. Разгадка – огонь. Зайчиха бежит в огонь . Гмммм.

– Вообще-то я огонь люблю, – заявил Престон. – Не думаю, что он мне враг.

– Что? – вздрогнула Тиффани.

– Боюсь, ты говорила сама с собой – едва слышно, себе под нос, – объяснил Престон. – И я даже не стану спрашивать, о чём речь. Бабуля всегда повторяла: «В дела ведьм не лезь – затрещину огребёшь».

Тиффани посмотрела на него – и решение пришло само собою.

– Ты умеешь хранить секреты?

Престон закивал:

– Разумеется! Например, я же никому не проболтался, что сержант пишет стихи.

– Престон, ты только что проболтался мне !

Престон ухмыльнулся.

– Да, но ведьма – это же не кто попало! Бабуля говорила, рассказать свой секрет ведьме – всё равно что со стенкой пошептаться.

– Ну да, пожалуй, – начала было Тиффани и умолкла. – А как ты узнал, что он пишет стихи?

– Да поди не узнай, – объяснил Престон. – Видишь ли, он пишет на страницах учётного журнала в караулке, вероятно, во время ночного дежурства. И предусмотрительно вырывает страницы: очень аккуратно, никто бы ничего и не заметил, но он так сильно давит на карандаш, что на следующем листе остаётся чёткий, разборчивый отпечаток.

– Значит, и остальные стражники тоже заметили? – предположила Тиффани.

Престон покачал головой, отчего безразмерный шлем слегка завращался.

– Да что ты, госпожа, ты ж их знаешь: их послушать, так чтение – это девчоночье занятие, настоящим мужчинам оно даром не сдалось. Как бы то ни было, если я прихожу в караулку пораньше, то на всякий случай нижний листок тоже вырываю, чтобы над сержантом никто не стал смеяться. Должен признать, для самоучки он поэт очень даже неплохой – прекрасно владеет метафорой. Все его стихи посвящены кому-то по имени Милли.

– Так это его жена, – объяснила Тиффани. – Ты наверняка её в деревне встречал: столько веснушек, как у неё, я в жизни не видела. Она очень из-за них переживает.

Престон кивнул.

– Должно быть, вот почему его последнее стиховорение называется «Нет красоты в беззвёздном небе»?

– А по его виду и не скажешь, правда?

Престон на миг задумался.