Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Оглянувшись, он увидел это – огромную круглую яму в гранитной скале, легендарный колодец Вири. Циворал, при всей своей циклопической необъятности, была не более чем коркой, струпом, наросшим поверх глубочайшей раны… как и сами люди, возможно. Святой аспект-император не прекратил своих усилий; никакая пауза или уродливый стык не вкрались в его обволакивающую сущее песнь. Поток отшвыриваемых в сторону обломков, достигнув уровня земли, просто продолжился, так что теперь древний зев пролома, казалось, извергал наружу когда-то задушившие его руины, выплевывая в небо громадные черные гейзеры. Дыхание у Саубона перехватило от радостного возбуждения, от чувства, что он будто парит над стремительным и мощным речным потоком.

Головокружение. Им показалось, что земля поплыла у них под ногами, но затем она и в самом деле задрожала от гулких ударов. И король Саубон вдруг понял, что смеется, выставив наружу зубы на манер гиены. Мясо, грядет Мясо, – знал он с той разновидностью беспечного осознания, что свойственна пьяницам и свидетелям катастрофы. Гванве все еще держала его за руку. Неожиданное желание оттрахать ведьму переполнило его мятущиеся чувства. Он предпочитал избегать сильных женщин, но цвет ее волос был таким редким…

Вместе они наблюдали, как взметаются вверх огромные переломанные кости Ногараль и, словно тени, скользят меж потоков пыли и менее крупных обломков. Аспект-император плыл наверху в лучах утреннего солнца. Убежденность отчетливо пульсировала в крови короля-верующего.

Как может Бог, заслуживающий поклонения, быть слабым?

Сила. Сила – вот знак сверхъестественного превосходства. И какое имеет значение, дьявольское оно, божественное или даже смертное?

Пока оно превосходство.

Могила, разграбленная, чтобы обустроить другую могилу. Дрожь, пробегающая по океанам камня.

Скользят и змеятся по стенам трещины – одна древнее другой. Дождь из пыли струится с потолков.

Некоторые чертоги рушатся, и скромные, и величавые, своды их обваливаются, а отчаянные вопли и мелкая бархатистая пыль, струясь, проникают во все бесконечно ветвящиеся подземные пустоты.

И звери били себя по щекам, чтобы заставить свои уродливые глаза слезиться. Заунывный лающий вой умирающих преследовал, давил на все их тысячи, тревожно толпящиеся в темной глубине разветвленных коридоров. Муки и ярость немного унимались, если из глаз текла жидкость и когда они мычали и ревели своими слоновьими легкими.

Где же Древние Отцы?

Оно плыло сквозь охряное марево, описывая круги над бурлящими предгорьями Эренго. Видение калечило разум и мысли, вызывало оцепенение, которое растекалось по внутренностям и членам, словно струящийся дым.

Саккарис, раздираемый противоречивыми чувствами, стоял возле созданной им колдовской линзы, пораженный, не в силах поверить представшему перед его глазами. Его охватил ужас, ибо все это уже являлось ему во Снах. Образ в линзе опустился чуть ниже и уменьшился в размерах, но затем, описав круг, вновь разросся и стал совершенно отчетливым: темные, рваные очертания, вялые, подергивающиеся когти, шершавые крылья, ловящие потоки ветра.

Образ, заставивший старые шрамы чесаться и ныть. Инхорой. Кости огромного черепа, проступающие сквозь кишечного цвета кожу, и еще один, меньший по размеру, череп, зажатый в раскрытых челюстях более крупного.

Нечестивый Ауранг, предводитель древнего полчища.

И никто иной.

Подобно всякому стервятнику, он тяжело парил в небесах, взмывая в порывах ветра. Он внушал эмоции более сильные, нежели просто отвращение. Сам вид его повергал в смятение, и не только потому что кожа его выглядела словно елозящие по телу кости, в нем было нечто – возможно, какое-то ощущение гниения или порчи, возникавшее при взгляде на эту палево-бледную кожу, или, быть может, какая-то странность в его движениях, – вызывавшее тошноту и некое тревожное, хоть и ускользающее от обыденного восприятия чувство. Чудовище летело на север и внимательно всматривалось в кишащую под ним бессчетную мерзость, а затем, развернувшись на юг, воззрилось на бастионы Уроккаса – на груды исходящих черным дымом трупов, вспышки смертоносного света и Саккариса, наблюдающего за ним с вершины Мантигола.

Рот инхороя явственно произнес какие-то глумливые слова.

Экзальт-маг был обязан сообщить о случившемся своему господину и пророку. Вместе с остальными предводителями Ордалии он провел не одну стражу, обсуждая возможность возникновения такого рода непредвиденных обстоятельств. Они сошлись на том, что самая серьезная угроза для воинства воинств в предстоящей битве заключается в характере развертывания школ. Единожды рассеявшись по вершинам и отрогам Уроккаса, они вынуждены будут там и оставаться до самого конца сражения, чтобы не дать Орде возможности обрушиться сверху на неприкрытый фланг Ордалии и сбросить ее в море. Это, в свою очередь, означало, что Консульт, который в иных обстоятельствах не мог и надеяться превозмочь колдовскую мощь школ, теперь мог игнорировать шанс их непосредственного вмешательства и обратить всю свою силу или коварство на какое-либо другое уязвимое место. А как довелось Саккарису убедиться в Ирсулоре, единственной бреши могло оказаться достаточно для полнейшего разгрома.

– Они явятся, – предупреждал Келлхус, – они не откажутся от той мощи, что собою представляет Орда, и той угрозы, которой она является для нашей миссии. Нечестивый Консульт вмешается. Наконец, братья, вы столкнетесь с нашим врагом во плоти, сразитесь с Причиной, что движет вами.

Слова, обратившие их сердца в кулаки!

По крайней мере тогда. И сейчас Саккарису достаточно было повернуться, чтобы узреть Даглиаш и белое сияние, исходившее от его господина и пророка, обтачивающего темные руины. Он мог бы отправить весть ему или кому-то из своих собратьев – великих магистров, – но не сделал этого.

Несмотря на всю свою мощь и знания, он в той же мере был человеком Кругораспятия, как и все прочие. И подобно им, остро ощущал некие перемены в уместности, вытекавшие из смены места их пребывания и изменения господствующих сил. Память о доме истончалась в его сознании, становясь чем-то вроде тусклой искорки или замаравшей страницу кляксы. Долгое время они шли сумеречными областями, где не было иной власти, кроме жестокости. Но сейчас… сейчас они явились прямо к стану своего вечного, непримиримого врага. И здесь… здесь земля отзывалась воле более злобной, более чудовищной и ужасающей, нежели любая другая из известных этому миру. Великая Ордалия стояла на самом пороге Голготтерата – прямо у его внешних ворот.

И дикость разгоралась внутри экзальт-мага, так же как и в душах прочих мужей воинства. Пробудившаяся тьма.