Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Путники подходят к грудам щебня, скрывающим основания стен. Сумрак поросшего лесом склона уступает место сверканию горных вершин. Их блеск ослепляет.

И они ощущают ветер, стоя на развалинах, смотрят и не верят собственным глазам.

Ишуаль… дыхание в ее груди замирает.

Ишуаль… пустое имя, произнесенное на той стороне мира.

Ишуаль… Здесь. Сейчас. Перед ее глазами. У ее ног.

Место рождения аспект-императора.

Обиталище дуниан.

Она поворачивается к старому колдуну и видит Друза Ахкеймиона, посвященного наставника, горестного изгнанника, одетого в гнилые меха, одичавшего, покрытого грязью бесконечного бегства. Солнце играет на чешуйках принадлежавшего Ниль’гиккасу нимилевого хауберка. Лучики света рассыпаются искрами на влажных щеках.

Страх пронзает ее грудь, настолько колдун слаб и несчастен.

Он – пророк прошлого. Мимара теперь знает это, знает и страшится.

Когда она поняла это много месяцев назад – немыслимых месяцев, – то говорила с неискренностью человека, стремящегося умиротворить. Чтобы, повинуясь необъяснимому, общему для всех людей инстинкту, поддержать мятущуюся душу тщеславным видением того, что может быть. Она говорила в спешке, преследуя своекорыстные цели, и все же сказала правду. Сны призвали Ахкеймиона в Ишуаль. Сны послали его в Сауглиш за средствами, нужными, чтобы найти крепость. Сны прошлого, но не видения будущего.

Ибо старый колдун не просто ничего не знал о будущем, но боялся его.

Когда она позволяла себе заново вспоминать их многострадальное путешествие, оказывалось, что оно запечатлелось в двух разновидностях памяти: одной плотской, сердцем и членами отдававшей ее миру, и другой, бестелесной, где все происходило не от отчаяния, не от героического усилия, но по необходимости. Ее удивляло, что один и тот же поход мог восприниматься столь противоречивым образом. И с некоторым разочарованием она отмечала, что среди двух вариантов опыт борьбы и побед выглядит более лживым.

Судьба владела ею – владела ими. Ананке, Блудница, будет ее повитухой…

Эта мысль заставляет ее разрыдаться.

Вне зависимости от того, какими бы отчаянными, хитроумными или целенаправленными ни были ее усилия, вне зависимости от того, насколько самостоятельными казались ее действия, она следует по пути, проложенному для нее при сотворении мира. Этого нельзя отрицать.

Скорее ты поднимешься туда, где нечем дышать, чем избегнешь предначертаний Судьбы.

И с пониманием этого приходит особая разновидность меланхолии, отрешенность, с которой Мимаре ранее уже приходилось сталкиваться, готовность отдаться, смущающая ее воспоминаниями о борделе. Все вокруг: колючка в глубине ее легких, жвалы гор, преграждавшие путь, даже сам характер света – дышит немым прикосновением вечности. Мимара будет бороться. Она будет шипеть, напрягаться, сражаться, понимая, что все это – не что иное, как угодливая иллюзия. Она сама бросится в чрево своей собственной неизбежности.

Что же еще?

Сражайся, малыш , шепчет она чуду, находящемуся в ее животе. Борись за меня .

Задыхаясь, не произнося ни слова, они преодолевают разрушенную часть стены. И останавливаются, взволнованные предметами более глубокими, нежели скорбь или утомление. Старый волшебник падает на колени.

Сокрытая обитель уничтожена. Груды щебня – вот все, что осталось от стен. Повсюду обломки кладки – торчат, расстилаются ковром, словно мусор, выброшенный на берег нахлынувшей волной. Но даже и сейчас Мимара способна узреть все сооружение: циклопическую ширину его фундаментов, мастерство отделки полированных стен, их облик, сохранившийся в грудах обломков.

Цитадель. Общий двор. Опочивальни. Даже какая-то рощица.

Битый камень бледен, почти бел, он превращает сажу и следы пламени в резкий рельеф. Впадины полны пепла. Поверхности разрисованы углем. Чесотка чародейского прикосновения марает все вокруг незримыми тонами – красками, одновременно невозможными и мерзкими.

– Но как? – наконец осмеливается она спросить. – Ты думаешь…

Она осаживает себя, внезапно не желая произносить вслух то, что ее смущает. Она не доверяет не столько самому Ахкеймиону, сколько его горю.

Твой отец безрассуден…

Ветер заметает руины, колет пылью щеки.

Старый волшебник поднимается на ноги, делает несколько шагов и скрипит:

– Какой я дурак…

Он произносит эти слова слишком часто для того, чтобы им можно было верить. Привыкай .

Ахкеймион ругается и протирает глаза, тянет себя за бороду – скорее в гневе, чем в задумчивости, – и кричит:

– Он все время на шаг опережал меня! Келлхус! – Он ударяет себя по голове, в неверии трясет бородой. – Он хотел, чтобы я пришел сюда… он хотел, чтобы я увидел это!

Она хмурится.

– Ну, подумай, – скрежещет он. – Косотер. Шкуродеры. Он должен был знать, Мимара! Он все время водит меня за нос!

– Акка, не надо, – говорит она. – Разве это возможно?

И впервые слышит в собственном голосе материнские интонации – скоро ей предстоит стать матерью.

– Мои записи! – кричит он, охваченный зарождающимся ужасом. – Моя башня! Он пришел в мою башню! Он прочел мои записки, он узнал, что в своих снах я разыскивал Ишуаль!

Она отворачивается, чтобы не видеть той силы, с которой он жалеет себя, и возобновляет свой путь между грудами щебня. Она рассматривает растения, торчащие из каждой щели этих руин: травы, сухие по времени года, прутья кустарника, даже маленькие, корявые сосенки. Сколько же лет миновало после разгрома. Три? Или больше?

– Ты хочешь сказать, что он был здесь? – обращается она к наблюдающему за ней волшебнику. – И уничтожил место своего рожд…

– Конечно, был! – рявкает он. – Конечно-конечно-конечно! Заметал следы. Возможно, для того чтобы не позволить мне узнать, кто он такой и откуда. Но подумай. Разве мог он править в предельной безопасности, пока существовали дуниане? Он должен был уничтожить Ишуаль, детка. Он должен был разрушить лестницу, которая вознесла его на такую высоту!

Она не стала бы проявлять такую уверенность. Однако разве она бывает в чем-то уверена?

– Так, значит, это дело рук Келлхуса?

Старый колдун скорее ругается, чем отвечает – пользуясь языками, недоступными ей и оттого звучащими все более и более зловеще. Он кричит, размахивает руками и ходит взад и вперед.

Она крутится на месте, пытаясь охватить разрушенную крепость единым взглядом.

Во всем, что говорит Акхеймион, угадывается прикосновение истины… так почему же она не согласна с ним?

Она поворачивается к кругу обступивших их гор, пытается понять, как все это выглядит со стороны, на что похож ее отчим, мечущийся по выбеленным небесам, посреди света и ярости. Она почти уже слышит, как его голос сотрясает твердь, призывая братьев своих, дуниан…