Петр Воскресенский - Хеймдалль

Человек оказался над волком. Он принялся душить его голыми руками. Зверь попытался вырваться и расцарапал своими задними лапами ему живот. В ответ сын ярла надавил коленом, навалившись всем телом пуще прежнего, да так, что волк мягко заскулил, совсем перестав сопротивляться. Кольгрим давил всем своим весом, сжимал его шею со всех сил, пока невольно не глянул прямо в глаза издыхавшему волку. Те глаза, что ранее горели желто-зеленым неистовым огнем, внезапно угасли. Они наполнились слезами. И тут Кольгрим увидел отражение в волчьем глазу: некий ониксовый силуэт, покрытый шерстью с заостренными ушами и вытянутой мордой. Кольгрим с воплем отпрянул.

Ветер утих, словно ему довелось увидеть все, чтобы отныне более не докучать. Снег тихонько опускался на землю. Луна одарила землю ярким светом, подобно голубой лампе. Тишина. Время будто остановилось.

Кольгрим нагим сидел на снегу с окровавленной спиной. Он пришел в себя, осознав, что так и не смахнул льда со своих ресниц. Рядом лежало бездыханное тело волка, а кровавая коса неподалеку вела еще к одному телу, с копьем в пасти. У Кольгрима пробились слезы. Он заплакал. И плакал, то сдерживаясь, то икая, и наконец в голос, навзрыд. Было стыдно. Он поймал себя на мысли, что последний раз плакал, должно быть, лет так в восемь, когда его старший брат тренировался с ним на деревянных мечах и влепил ему по уху.

Успокоившись, Кольгрим задумался чью шкуру лучше снять и, главное, что делать с телами, нельзя ведь так просто бросить обоих отважных воинов и забыть о них. Он вынул копье из пасти первого волка. Накопившаяся в пасти кровь капала на снег, словно отсчитывая мгновения. Кольгрим вытащил наконечник копья из древка и вернулся к последнему поверженному зверю – он выбрал его. Кольгрим положил тушу брюхом к верху, расправил конечности. Тут слезы снова покатились из глаз, и никто не объяснит отчего же так стыдно на душе! Будто кто-то следил неподалеку и усмехался! Кольгрим снова взял себя в руки и воткнул наконечник копья в переднюю лапу, мигом ощутив резкий укол в собственной руке. «Удивительно!» – не поверив, прошептал он. Кольгрим собрался продолжить разрез, но раздался шорох.

Из темноты вышла человеческая фигура. Она приближалась спокойно, непринужденно. Кольгрим вздрогнул, но бояться было нечего – это оказался тот самый трус, Глум. «Поверить только! И все это время он следовал за мной попятам!» – возмущенно подумал Кольгрим.

– Ловко-ловко, – оценивающе заговорил светловолосый, почесав свою щетину, – отчего же ты рыдаешь?

– Не плачут только мертвые… – заметил Кольгрим, взглянув на труп перед собою.

– Дед мой не зря приговаривал: порой человек одичалее зверя будет! Впрочем, какая разница! – махнул он рукой. – Я великодушно благодарен тебе за то, что ты составил мне компанию, что мы вместе повалили этих вот хвостастых, заходи как-нибудь за наградой, добро?

Он склонился над оставленным телом, как ни в чем небывало, словно сам его и повалил.

– Я ни на что не соглашался, о чем ты говоришь!? Ах ты ж! Ты все это время крался за моей спиною, точно вор!

Глум будто и не слышал Кольгрима, ему бы тут со шкурой управиться, ведь сам он не знал, как правильно ее снять.

– Мне придется все рассказать жрецам, иначе это вполне можно назвать соучастием, – заключил Кольгрим.

Глум ухмыльнулся, переведя взгляд со «своей» добычи на Кольгрима:

– Так чего же ты ждешь? Убей вора прямо сейчас, это будет правильно, благородно, разве нет?

Он приподнялся, и на мгновение Кольгриму показалось, что Глум на него вот-вот набросится. Проигнорировав ложное впечатление, Кольгрим ответил:

– Чтоб ты уселся, как кура, на скамье, укрытой кольчугами, и пил из одного рога вместе с бесстрашными эйнхериями? Не видать тебе места среди наших предков, и отвечать ты будешь на тинге, понял? Не мне решать твою судьбу.

– Что же мне мешает решить твою судьбу?

– Трусость и скудоумие, – метко ответил Кольгрим.

Нагло усмехнувшись, Глум молча вернулся к свежеванию туши, получалось у него это весьма неловко. Кольгрим тоже вдруг вспомнил для чего здесь вообще оказался. Продолжая снимать шкуру, каждый разрез он крайне ярко ощущал на собственном теле. Ныли конечности, гудела голова, болела спина. В одно мгновение Кольгриму показалось, словно он срывал кожу с самого себя, не иначе! Наконец он вынул горячее сердце из груди волка, и его пальцы ощутили ритмичное биение… или это ему только казалось? Кольгрим должен был его съесть, но никак не мог решиться, потому так и сидел с диким сердцем в багровых руках. Он взглянул на Глума, который пытался снять шкуру, размахивая наконечником копья, словно полоумный убийца, добивающий все еще дышавшую жертву. Набравшись смелости, Кольгрим медленно поднес желудь духа к своему рту. Губы и подбородок покрылись алым. Он пожирал сердце и с каждым укусом, стискивая зубы, хмурился от боли в собственной груди. Глум недоумевающе наблюдал за Кольгримом. Наконец он тоже решился откусить кусочек, но жутко посмурнел и выплюнул, словно надкусил гнилого мяса:

– Тьфу! Троллье…

Углеволосый сын ярла сидел в темной шкуре на корточках, весь в крови, с черными руками и багровым ртом, с его плеч свисали когтистые лапы поверженного волка.

Глума вырвало. Он небрежно выбросил остатки сердца куда-то за кусты и набросил шкуру. Затем огляделся и понял: Кольгрим исчез.

Истощенный, он вернулся в ясеневую рощу и рассказал старцам о произошедшем. Да-а-а, давненько они не слышали о подобном гнусном пренебрежении священным обрядом. И когда Глум вернулся, его незамедлительно увели. Он хоть и пытался отстоять свою правоту, но лживый взгляд говорил об обратном, даже раны на теле, которые он нанес себе самому, не помогли. Глум пообещал отомстить Кольгриму: «Я найду тебя, слышишь?! Найду тебя!» Его насильно пытались увести, а он глядел на него через плечо, не переставая, своими горящими, полными ненависти глазами, пока совсем не слился с тьмой.

Жрецы дожидались остальных. Кроме двух берсерков и трех ульфхеднаров, вернулся еще один человек, но как только его нога ступила на освещенную костром часть земли, он харкнул кровью, да так, что кровавая слеза скатилась до пупа, и упал замертво, выполнив свой долг.

Когда жрецы поняли, что никто больше не вернется, старец начал свою речь. Он сказал: «Настал час перейти ко второму испытанию, но не последнему, как многие могут подумать, вовсе нет! Оно является мостом к следующему, более важному, через которое проходят как живые, так и мертвые. К испытанию, которое будет длиться всю жизнь!» А в конце произнес такую фразу: «Блажен тот, кто, бросив вызов самому себе, обречен на поражение тела и победу духа!»

Теперь почтенным мужам предстояло взойти на мост богов, понимая, что многие не вернутся. Каждый занял место у того дерева, где оставил свою одежду. Они прижались своими крепкими хребтами к стволам, коснулись пятами коры. Старец поднял копье и подошел к одному из выживших. Он долго смотрел на него, проговаривая что-то про себя… и внезапно проткнул острием его тело.