Ната Элеотт - Я,Макс. Нескончаемый полдень

– Тогда с твоей бумажкой можно просто…

– Ты всё время забываешь о Презумпции Невмешательства, Макс.

– Кто бы говорил.

– Мне…

– …по должности положено, ты – Император. Ладно, Берт. Я тебя услышал. Надеюсь, хотя бы практикантов в этот раз не будет?

Император снова промолчал, и, немного подумав, достал ещё два листа и тиснул на них ещё два оттиска: Малой и просто Императорской печатей. И то верно – Большую Императорскую я сам до этого видел всего дважды.

И это значит, что в этот раз эти бумаги предназначены не столько для меня, сколько для всех остальных существ.

– Практикантов не будет, Макс.

– Ты меня пугаешь, Берт…

Император пожал плечами и растворился в воздухе.

……..

И теперь, у края Синей Бездны, я пытаюсь разгадать скрытую в ней тайну тайн. До того, пока она не стала неожиданной и неприятной явью.

В моём распоряжении новейший космический флот, мыслимые и немыслимые виды вооружений и коммуникаций, миллиарды подчинённых существ.

Государство в государстве, где Закон – моё Имя.

Где только мне возможно миловать, будучи непредвзятым, и карать, оставаясь милосердным. Где только мне нести ответственность за все принятые мною решения и держать ответ перед Многоликими.

Я, Макс – Caesar.

Цезарь, кесарь, кайзер, царь…

Просто Царь.

*Laniakea – Необъятные небеса (гавайск.)

*Medusa Cruenta Moriens – Умирающая Кровавая Медуза

*Custos Tristis Solus – Одинокий Мрачный Страж

Макс

Последнее, что запечатлел мой мозг, это кусок стропа, цепляющегося карабином за страховочное устройство на тросе, и сверкающий всеми цветами радуги снег под ним.

Но я явно ощущал себя живым. Не мог, правда, понять степень повреждений, так как боли не чувствовал, и что в равной степени могло быть как хорошо, так и плохо: либо я цел и невредим и организм просто испытывает шок от падения и удара; либо я конкретно изломан и парализован; либо я всё отморозил, пока тут валялся без сознания… Либо варианты этих вероятностей.

На лице по-прежнему были надеты очки. Глаза были открыты, а само лицо, припорошенное, по видимому, снегом, холода не ощущало. Я моргнул раз, другой. Показалось, что надо мной бесшумно мелькнула тень.

Попробовал пошевелиться; вначале пальцами на руках, потом на ногах.

Получалось пока только как-то двигать руками, и я ощупал пространство возле себя. Снег при соприкосновении издавал странный шелестящий звук, напоминающий трение змеиных чешуек при движении. Снять очки получилось только со второй попытки, и я скосил глаза: вокруг меня сверкал только снег… С виду немного странный, но всего лишь снег.

Поднял взгляд кверху. Высоко надо мной зияла гигантская расселина, в которую я, очевидно, и провалился. Странно, но там наверху она абсолютно не казалась такой обширной.

Небо в расселине было тёмно-серым, с несколькими крупными яркими звёздами. Вечер? Или уже утро? Или щель такая глубокая? Интересно, сколько я здесь уже валяюсь…

Пока очки снимал, показалось, что волосы отросли, и вдруг вспомнилась дурацкая байка о том, что быстро волосы и ногти отрастают у трупов…

Стащил с руки перчатку и поднёс к глазам. Картинка всё ещё была неясной, но видно, что ногти коротко подстрижены, хотя и кисть руки, и фаланги пальцев показались тоньше, что ли. Хотя, по сколько кило мы потеряли за восхождение? Ещё и обезвоживание…

Опустил руку, закрыл глаза. Вот и усталость даёт о себе знать. Хроническая усталость… – зато…

Макс

…Я стоял на вершине Аннапурны, после нескольких неудачных попыток, предпринятых мною в прошлом, и целого года подготовки: массы тренировочных подъёмов на множество вершин одноимённого горного массива, и постоянного проживания на треке и во временных лагерях на разных высотах.

Мы, приступив к восхождению на пик, поднимались, ставили лагерь – и спускались, не снимая тропу, гонимые снежной бурей; поднимались снова, проходили чуть выше и снова спускались, не устояв перед шквальным ветром; под нашими ногами разверзались расселины и сходили лавинами пласты снега, вызывая грохочущие камнепады; растрескивающиеся от холода скальники осыпали нас градом острых, как наконечники копий, камней. И так раз за разом, с каждым из которых совершать очередной подъём желающих оставалось всё меньше.

И в награду за верность Богиня Плодородия одарила меня на последнем восхождении великолепной солнечной и безветренной погодой, позволяющей беспрепятственно любоваться на сияющие пики Гималаев, среди которых я узнавал вершины, известные мне по именам и с которыми я уже был знаком лично. Горизонт, снова раздвинувший для меня свои границы, и являя мне природу гор во всём её величии, подрагивал синхронно каждому удару моего сердца. А сам я с трудом сдерживал торжествующий вопль, рвущийся из груди, потому что это было бы абсолютным святотатством.

Ну что же, товарищ генерал, поздравляю с достойным завершением карьеры, да и вообще – завершением… Ибо сегодня ты покорил не вершину, а победил сам себя, преодолев многое. Зароки давал… С Богами говорил…

Они не отвечали, само собой, но слышали, я знаю.

И глядя в чистое, без единого облака и не осквернённое ни одним инверсионным следом необъятное небо, я чувствовал восторженное с ним единение, ощущая себя готовым для чего-то большего и совершенно нового.

Подо мной зияла отвесная стена над южным цирком, так называемым Святилищем Аннапурны, расположившимся между тремя самыми высокими вершинами этого горного массива, а напротив, сверкая синими обледенелыми склонами, величественно замерла вожделенная, но недоступная Мачапучаре – обитель Бога Шивы…

Восхождение, не лишённое трудностей и опасностей, присущих этому восьмитысячнику, пояс смерти которого внезапно начинался непосредственно за пределами базового лагеря, на этот раз обошлось без фатальных смертей, хотя из группы, состоящей из двенадцати человек, начавших подъём, на вершину взошли всего трое.