Вольга Медейрос - Жертвуя малым. Том 2

Ей почему-то страшно не хотелось трогать статуи, и Берилл не хотелось, чтобы Риша их трогала, но ничего поделать обе девушки не могли. За Ришей наблюдал кто-то столь безмерно могущественный, что ее тело начинало двигаться против воли, словно бы повинуясь голосам тысяч безымянных предков, чья кровь, смешавшись, претворилась в эликсир жизни, разлитый в венах их слепой прапраправнучки.

Риша в настоящем зафиксировала слабый юмор самой себя из будущего: ее развлекла ирония того обстоятельства, что как-то раз она нашла силы сопротивляться приказу самой Праматери, но не может противиться молчаливому пожеланию ее творения. «Ирония – все, что у нас остается, когда остальные средства к борьбе исчерпаны», – настигла Ришу из настоящего пронзительная мысль из грядущего. На этом откровение прервалось.

Расстроенная ожидающим ее будущим, она проснулась позже обычного и за завтраком никого уже не застала. Наскоро перекусив на кухне соевым молоком и рисовыми колобками, Риша по длинным извилистым коридорам и лестницам поспешила во внутренний дворец: сегодня была ее очередь мыть статуи, и негоже было опаздывать – Берилл страх как не любила опозданий. Встретив на берегу подземного озера готовую к отплытию товарку, Риша, извинившись, взобралась в лодку, которую Берилл привычным движением сдвинула в воду. Перебирая натянутый над водой канат, девушки медленно направились к крошечному острову, на котором росло исполинское дерево. Оно было теплое, твердоватое и морщинистое, приятное на ощупь, и просто невероятно широкое в обхвате: сколько ни пыталась Риша его обойти и измерить, и с веревкой и без, просто считая шаги, но всякий раз его толщина поражала воображение. Обычно дерево вело себя тихо, лишь иногда чуть поскрипывало или ласково шелестело листвой под порывами идущего из подгорных глубин ветерка. Но в этот юпитер древо было непривычно неспокойно. Все время пока девушки, перебирая канат, плыли по озеру навстречу дереву на острове, оно шуршало, ухало, стонало и роняло листву им на макушки. Подземной гнилью тоже пахло особенно крепко.

«Хворает наше дерево», – недовольно сказала Берилл, вздрагивая, как привередливая лошадь: вероятно, новый оторвавшийся листок неожиданно спланировал на нее из-под высокого пещерного свода.

«Бедненькое, – посочувствовала ему Риша. – Как его угораздило вырасти здесь, под землей, одно-одинёшенько».

«Оно и не вырастало», – скрипучим голосом возразила ей Берилл. Он у нее всегда становился этаким высокомерно-презрительным, стоило Рише сделать что-нибудь не по регламенту или сморозить какую-нибудь несусветную глупость.

«Его пересадили?» – попыталась исправить положение Риша.

Берилл демонстративно вздохнула, сетуя на безнадежность напарницы.

«Оно родилось и выросло на воле, под солнцем, как деревьям и полагается. Хозяева построили искусственный грот и соорудили сверху дворец, чтобы защитить от посторонних и древо, и источник. Странно, что твой брат не объяснил тебе всех этих простейших вещей».

Берилл редко бывала в разговорчивом настроении, и Риша ухватилась за возможность узнать от старшей товарки поподробнее об особенностях их работы. К тому же ее двухдневной давности откровения перед Ами изменили и этот сегмент будущего тоже, и ничего подобного их просветительской беседе в воспоминаниях-предчувствиях Риши не было.

«Может быть, он и сам о таких любопытных вещах не знает. А откуда тебе известно, Берилл-джанх?»

В ответ на это подхалимство старшая товарка снова фыркнула. Впрочем, Риша была хорошо воспитана, и нередко уважительно обращалась к ней по чину «мудрая сестра», согласно неписанному табели о рангах.

«Меня-то братец мой уму-разуму научил», – с непонятной угрюмостью ответила Берилл.

«У тебя есть многоуважаемый брат?» – удивилась Риша. Несмотря на несколько лет работы бок о бок, это известие оказалось для нее внове. – Чем он изволит заниматься, да осмелюсь я, недостойная, спросить?»

«Ты это заканчивай давай!» – сердито прикрикнула на нее Берилл. И бросила в Ришу опавший с дерева листок. Он, весь какой-то осклизлый, неприятно прилип к щеке. Нервным жестом Риша смахнула его.

«Прости, пожалуйста, Берилл-джанх», – искренне повинилась она.

«Мудрая сестра» цокнула языком.

«Агнец он у меня, как и твой Шабо, – пряча за показной сварливостью дружественные нотки, призналась она. – Мамкин любимец. Она его еще от сиськи отлучить не успела, а уж он для нее был и умник, и красавец. И удел ему самый славный уготован. Для того и меня-то ослепили, чтоб уж точно дорожка в великие жрецы перед ним скатеркой разостлалась. Да только что-то жребий до сих пор так и не пал на него ни разочка. Эвона, как все вышло-то», – Берилл говорила сухо, на выдохах, будто сдирала струпья с застаревшей раны.

Оглушенная новостями, Риша молчала, машинально перебирая канат в унисон с напарницей. До острова оставалось рукой подать, но привычного умиротворения от предстоящей встречи со статуями и в помине не было. Слишком тревожный, несуразный выдался день. День, про исход которого Риша впервые в жизни не имела ни малейшего понятия.

«Зачем же тебя ослепили, Берилл-джанх? И кто? Неужели?..» – сбивчиво спросила она.

Но тут же лодка – как и все в этот день непредсказуемо – наскочила на мелководье, и девушкам пришлось отвлечься на более насущные дела.

«Потолкуй со своим братом, как время выкроишь, – сказала ей Берилл еще спустя пару наполненных тяжелым физическим трудом часов. Статуи были непривычно тяжелы в этот раз, озерные воды неповоротливы и тягучи, как загустевший кисель, и с девушек сошло семь потов прежде, чем они умудрились выволочь на влажный песок все созревшие в корнях тела. – Спроси у него, какое необходимое условие должен соблюсти тот, кто мечтает стать агнцем».

«Но Шабо не мечтал стать агнцем! – возразила Риша с горячностью. Ей показалось, будто бы Берилл упрекает в чем-то ее и брата. – Он просто хотел…, – тут она прикусила язык, сообразив, что такие подробности семейной истории разглашать не стоит. Вместо этого она добавила: – И отец был против, если уж на то пошло!»

«От судьбы не уйдешь, – жестко возразила ей «мудрая сестра». – Как только ты родилась, он сделался обречен стать агнцем».

Обиженная обвинением (которое не было таким уж несправедливым), Риша едва не расплакалась. Не желая продолжать беседу, она склонилась над лежавшей на ее коленях статуей, в неосознанном порыве прижала к щеке ее безвольную прохладную ладонь. Берилл помалкивала, не делая попыток помириться, и Риша, не в силах дольше выносить копившееся все утро напряжение, почувствовала, как скользят по щекам неудержимые горячие слезы. Горькое рыдание рвалось из груди. Риша прижала ко рту гладкие пальцы, запирая губами стон, и ощутила слабую, как зыбь, дрожь чужой руки в своей ладони. Она все-таки издала звук – охнула, пальцами другой руки нащупывая спящее лицо статуи у себя на коленях. Как и всегда, оно было спокойно и недвижимо.