Фрэнсис Кель - Песнь Сорокопута. Ренессанс

«Господи, – пронеслось в моей голове, – помолчи, ни слова больше». Я самолично рыл себе яму.

– Люмьер – достойный выбор, – ответил отец спустя минуту.

– Я хотел сказать вам кое-что ещё, – набравшись храбрости, произнёс я.

– Да?

Я поднялся, надеясь, что, если буду крепко стоять на ногах, моя тирада прозвучит убедительнее.

– Скэриэл мой друг, нравится вам это или нет. Я буду с ним дружить, потому что он хороший человек. Он не совершал ничего плохого. Если родиться полукровкой – это ошибка, то я жалею, что родился чистокровным, – враждебно выпалил я.

Отец выглядел так, словно его огрели чем-то тяжёлым по голове.

Удивление сменилось замешательством, я впервые видел его в таком состоянии. Он глубоко вздохнул и быстро взял себя в руки. Теперь отец смотрел сурово, я бы даже сказал, с подозрением, как будто не верил, что эти слова были произнесены мной.

– Жалеешь, что родился чистокровным? – с расстановкой повторил он и смерил меня убийственным взглядом.

Тело покрылось холодным липким потом, ноги задрожали, ещё чуть-чуть, и подкосились бы. От былой уверенности не осталось и следа. Я сжал руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

Его разочарованию не было предела. Не отрывая взгляда, отец медленно поднялся. Мне хотелось отвести глаза, спрятаться, забиться куда-нибудь и переждать бурю, но я заставлял себя, требовал: «Смотри ему прямо в глаза, покажи, что ты уверен в своих словах, даже если внутри ты весь содрогаешься от страха».

Когда внушительная фигура появилась напротив, ко мне пришло пугающее осознание. Отец никогда не согласится с моим мнением, никогда не примет Скэриэла и не вернёт Кевина. Я так и останусь для него чужаком, посягнувшим на всё святое в этой семье и попытавшимся оспорить его авторитет. Я шёл по лезвию ножа, рискуя всем.

– Ты никогда не голодал, Готье, – его голос звучал строго, – у тебя были дорогие игрушки в детстве, ты учишься в лучшем заведении, тебя окружают люди из высшего общества, ты получаешь всё, чего захочешь, – он давил каждым «ты», «тебе» так, что становилось невыносимо слушать, – любой каприз, любое пожелание… Я позволял тебе так много. – Отец весь клокотал от гнева. Мне стало нечем дышать, будто резкими словами он бил под дых. – Видимо, я позволял тебе слишком много и тем самым избаловал. Ты не ценишь ничего из того, что у тебя есть. Этот полукровка, – отец смотрел с презрением, – он хитрый оборванец, вцепился в тебя клешнями и пользуется, а ты, – он свирепо указал на меня пальцем, – не замечаешь этого. У тебя нет жизненного опыта, и ты доверяешь, подумать только, кому? Полукровкам? Ещё скажи, что жалеешь низших! – крикнул он напоследок, отчего я вздрогнул.

Я сдался и отвёл взгляд. Меня трясло. Он был прав, и в то же время я отказывался принимать это. Отец развернулся и подошёл к окну. Я был рад, что он больше не смотрел на меня, не сверлил уничижительным взглядом.

Мы долго молчали. Я слышал весёлые крики Габи с улицы; кажется, она собирала букет из опавших листьев. Но её голос был настолько далёк, словно доносился из другого мира. Я уже было решил, что отец возненавидел меня, что не желает даже закончить разговор должным образом. Но тут он снова громко вздохнул. Это был тяжёлый, полный печали вздох.

– Твои слова больно ранили меня. «Жалею, что родился чистокровным». Что бы сказала мама? – задумчиво произнёс отец. – Ты хотел бы родиться в другой семье? В семье полукровок? Тебе здесь плохо? Поэтому ты попытался сбежать?

Он знал о неудавшемся побеге, но ничего до этого мне не говорил. Я закусил губу, не зная, что ответить. Казалось, силы меня оставили, а голос потерян. Я просто мечтал как можно скорее покинуть кабинет.

– Что я делаю не так? Ты хочешь, чтобы я относился к полукровкам как к равным. Ты хочешь дать им наши права. Давай поселим каждого полукровку в центре. Через неделю всё будет изгажено, испорчено, осквернено. – Отец снова начал заводиться, но остановил себя. Чуть помолчав, он продолжил спокойным голосом: – Этот мир не просто так создал нас разными, Готье. Почему одним дана свыше тёмная материя, а другим нет? Не задумывался об этом? Так было предопределено. Одни хороши в управлении, другие в исполнении обязанностей, а третьи не способны ни на что. Посади кухарку руководить страной – и не выйдет ничего хорошего. Каждому своё место. – Помедлив, отец тихо добавил: – Со временем ты поймёшь.

Я молчал, сдерживая слёзы. Совсем не хотелось плакать при нём, как дитя.

– Готье, не совершай моих ошибок. По молодости я тоже дружил с полукровками. – Я ошеломлённо воззрился на отца, но он смотрел в окно. – Это не дружба. Они используют тебя, прекрасно понимая, что ты владеешь тем, чего у них нет: власти, денег, связей. Отношения ради выгоды.

– Вы дружили?.. – тихо переспросил я.

Он повернулся ко мне. Горькая улыбка коснулась его лица.

– Ты повторяешь мои ошибки. Тогда, будучи молодым и наивным, я разочаровался в дружбе. Не хочу, чтобы это произошло и с тобой. – Его голос смягчился. Казалось, что он жалеет о своих грубых словах. – Подойди.

Я неуверенно сделал пару шагов. Отец раскрыл руки, приглашая к себе. Наверное, я никогда не был так растерян, как сейчас.

Он сделал шаг навстречу и, обнимая, притянул меня к себе. Вблизи он казался ещё выше. Мужской парфюм, тот самый, что прочно ассоциировался у меня с отцом, сразу ударил в нос. Родной запах. Тот парфюм, который однажды давным-давно подарила ему мама. В глазах предательски защипало. Как бы я хотел сейчас обнять её и тоже вот так стоять, ощущая тепло нежных рук. Она бы поняла меня.

Отцовская ладонь мягко легла мне на макушку. Щекой я чувствовал ткань шерстяного пиджака.

– Как ты быстро вырос, – проговорил он тихо, с сожалением. – Я не хочу, чтобы полукровка обидел тебя.

Отец избегал его имени.

– Простите меня, пожалуйста, за тот раз, – внезапно начал я, не справляясь с нахлынувшими чувствами, – когда я воспользовался тёмной материей. Я не хотел.

– Я знаю. – Отец отпустил меня, и мы неловко встали рядом.

– Мне очень жаль. Правда. Я места себе не находил. – От переживаний я принялся щёлкать пальцами, но мигом себя остановил, понимая, как это раздражает.

– Да, Гедеон рассказывал.

– Гедеон? – Я поднял голову и посмотрел на отца.

– Он наблюдает за тобой и рассказывает о твоих делах.

Наблюдает? Рассказывает о моих делах? Гедеон? Слишком много вопросов, от которых голова кругом.

Я чувствовал, что отец смягчился, поэтому решил осторожно вернуться к исходной теме. Первая моя речь, сказанная на эмоциях, вышла никудышной. Теперь я решил пойти другим путём. Всё ещё было страшно с ним говорить, но то, как смущённо, с лёгкой долей неловкости он смотрел, придало сил. Значит, не мне одному тяжело давался этот разговор.