Екатерина Мекачима - За девятое небо

Добромира, обхватив руками голову, тихо заплакала.

Старец Никодим пришёл по приглашению Матери Веры в Сестринский Свагобор Половца – Великая Волхва ожидала его в своих приёмных покоях жилого терема – светлой палате с высокими окнами, подвижными лавками подле них и письменным столом, находившимся подле капия Свагоры. У глухой стены стояли шкафы с книгами.

Никодим поклонился старице, сидевшей на одной из лавок. Мать Вера, поднявшись, поклонилась Никодиму в ответ.

– Что-то случилось с Мирославой? – спросил Мать Веру Никодим после сердечного приветствия.

Волхва кивнула.

– Мирослава пропала, – тихо сказала Мать Вера, хмуро глядя на Никодима. Серый свет, лившийся из окна, освещал мягкий лик волхвы, теряясь в старческих морщинах.

– Как пропала? – переспросил Никодим. Этого он опасался больше всего.

– Никто не знает как, – ответила волхва. – Мирославу никто не видел. Нынче впервые не пришла на утреннюю молитву – за ней отправили послушниц, а её келья оказалась пуста. Я велела опросить всех – её никто не видел, даже Умила.

Никодим устало вздохнул: волхв знал, куда направилась юная ворожея, она поведала ему о видении Макоши. Но откуда у юной волхвы столько сил – переворожить весь Свагобор и незаметно уйти? Ей явно помогали. И явно не силы Света… ох, не тот выбор совершила юная ворожея, не тот…

– Никодим? – переспросила его Великая Волхва Половца.

Старец внимательно посмотрел на Мать Веру.

– Мирослава решила следовать видению, что ниспослала ей Макошь, – ответил он. – Но, видимо, решила идти за Тьмой, обманув нас.

– Я тоже об этом подумала, – печально согласилась волхва. – Но я пока об этом никому не говорила, решила позвать вас, дабы спросить совета. – Мать Вера некоторое время помолчала, глядя на Никодима. – Что делать?

– А вы сами что полагаете?

Великая Волхва пожала плечами и отошла от старца. Медленно прошлась по своим хоромам и, остановившись, вновь повернулась к Никодиму:

– Волхвовское чутьё мне подсказывает, что Мирослава уже совершила выбор и этому не помешать, – ответила она. – Макошь начала прясть Нить её Судьбы.

– И теперь только от Мирославы зависит, какой будет эта пряжа, – печально закончил Никодим. – Как бы мы ни пытались её уберечь, пришло время её одинокого странствия, от которого, возможно, будет зависеть судьба всего Света.

Мирослава, запахнув плотнее свиту, с палубы смотрела на приближающийся город: стояла середина ряжена [1] Ряжен – октябрь. , но уже падал первый снег, укрывая Озёрный. Сквозь низкие облака пробивалось холодное солнце, и кружащиеся снежинки сверкали в его лучах. Порт Озёрного был, как всегда, оживлён, и даже с воды были слышны гвалт и шум.

Мирослава прибыла в город на купеческой ладье – нашептала пару слов купцу и его поморам, и те взяли Мирославу на корабль как странствующую волхву. Но как только Мирослава ступила на пристань и затерялась в толпе, купец и его люди забыли о ней, будто её и не было.

Толпа вокруг гудела; голоса сливались в неясную песнь, телеги грохотали, рабочие разгружали товары; где-то вдалеке трубили ведомые погонщиками ингры. Мирослава остановилась: от тяжёлых запахов кружилась голова. Движения сварогинов, которые не обращали на неё внимания, юной ворожее казались слишком медленными и грузными. Холодный снег сверкал, и в его сиянии слышалась Песнь, что серебряными узорами оплетала мир. Песнь искрилась, переливалась в холодном осеннем воздухе. «Кто направляется в село Червич?» – спросила Мирослава Песнь и оглянулась. Серебряное кружево вспыхнуло ярче и указало Мирославе на гружёную телегу, прикреплённую к запряжённой лошадьми повозке, что стояла неподалёку. Купец – тучный человек в красном кафтане и с закрученными усами – ждал рядом с телегой, наблюдая за тем, как слуги грузят его товар.

Мирослава кивнула Песне и пошла к купцу. Поклонилась ему вместе со Словом, которого сварогин не услышал, ибо шёпот Мирославы был тише дуновения воздуха, но сильнее лютого ветра – сама Песнь шептала юной волхве Слова, которые она повторяла.

– Позвольте сопровождать вас с благословления Свагоры, – кланяясь, говорила Мирослава. – Мне бы только до села Червич добраться, далее я покину вас.

Купец перевёл взгляд на кланяющуюся ему волхву: вместо юной девы он видел сгорбленную старицу с походным мешком за спиной и в бедняцкой свите, накинутой поверх засаленного траура волхвы. Её перехваченные чёрной бечевой волосы были седы, скрюченные, с синими венами руки дрожали, а некогда ясные глаза затмила пелена.

– Конечно, матушка, – положил руку на сердце сварогин. – Ваше сопровождение – благословление Богини-Матери. Да будет наш путь спокоен в нынешнее смутное время.

Мирослава, не поднимая глаз, поклонилась купцу ещё раз, и тот велел приготовить старице место в повозке.

Когда товары были погружены, слуги, которые тоже видели Мирославу старухой, помогли ей сесть в повозку, как и своему господину – купцу Ладиславу; сами же разместились в телеге с товарами; один из сварогинов занял место возчика и подстегнул тройку вороных лошадей.

Телега выкатила из порта, проехала мимо рынка и загромыхала по широкой улице Озёрного. Мирослава, положив на колени свой узелок с пожитками, смотрела на город, отвернувшись от Ладислава: несмотря на то что нужным Словам её обучила Песнь, волхвование отбирало силы. Быть невидимой – тяжело; стать иной благодаря Слову – ещё труднее, а удерживать Слово вокруг себя, не забывая о своём новом обличье, – высшее мастерство, которому не учат в Свагоборах. О нём Мирославе тоже поведала Песнь, являвшаяся Вороном во снах.

Ворона Мирослава увидела, когда купеческая ладья отчалила от Половца – чёрная птица, севшая на борт корабля, спела ей Слово. Мирослава повторила его, и поморы забыли о послушнице; Мирославе же показалось, будто на сердце лёг камень – холодный и тяжёлый. Следующее кричащее Слово птицы открыло ей то, как обрести чужой лик…

– Скоро холода, матушка, – обратился к Мирославе Ладислав, и волхва невольно вздрогнула. – Вы странствуете даже зимой?

Мирослава, не поворачиваясь к купцу, кивнула. Она чувствовала, что потратила на странствие много сил, но продолжала едва слышно шептать, и Ладислав видел согбенную старицу.

– Как же вы не мёрзните? – удивился Ладислав.

– Дух у меня закалён, – тихо ответила Мирослава не своим голосом.

Ладислав кивнул.

– Эх, дух закалить многим бы не помешало. – Купец поправил кафтан, расходившийся на полном животе. – Молитесь, матушка? – спросил вновь: видимо, молчание ему было чуждо.

Мирослава кивнула, продолжая выглядывать за крышу повозки: снег уже прекратился, но и солнце скрылось за облаками, и городские дома казались серыми. Листья деревьев, что росли в палисадниках, почти облетели; подул холодный осенний ветер. Помимо горожан, на улицах было много витязей в доспехах – будто бы война уже пришла в Озёрный.