Кети Бри - Небесные всадники

– Я не достоин… мой учитель, он… Ваша красота… я не достоин, я, … – юноша мучительно покраснел.

– Я мало знаю о багрийском искусстве… – сказала Лейла.

– Если госпожа желает, я покажу вам несколько чудесных фресок во дворце… – продолжил юноша.

– А потом наш милый Аче вас нарисует, ваше высочество, – приобнимая подмастерье художника за плечи, сказал Амиран. – А я отлучусь, с вашего позволения. Нужно отнести копья в оружейную, проследить, чтоб их обиходили…

Он еще раз поклонился и стремительно зашагал в сторону фамильной оружейной – просторного охраняемого флигеля, настоящего музея, полного редкостей.

Аче смотрел на камайнскую принцессу с испугом и благоговением. Увидев спешащих к ней охранников и служанок, он чуть успокоился и повёл её на импровизированную экскурсию.

С портретов смотрели на Лейлу суровые и красивые лица давно умерших багрийских властителей, полководцев и царедворцев. Юный художник говорил резко, быстро, проглатывая некоторые буквы и даже слова, так что Лейле временами трудно было его понять.

– Фресковая живопись, ваше высочество, это уникальное явление.

Он остановился и взмахнул рукой, указывая на картину. Синие горы, а на самой вершине не то храм, не то замок. И застывшая фигурка женщины – тонкая, немного нелепая, с раскинутыми руками и с крыльями, лежащими у её ног. Слишком большая по сравнению с храмом и горами.

– Несмотря на то, что три сотни лет назад у багрийских художников не было ещё ни современных материалов, ни мастерства, ни умения строить более или менее правдоподобную композицию, картина всё же привлекает внимание.

Лейла кивнула, обвела взглядом другие фрески. Везде она видела любимое лицо. У одного багрийского царя был разрез глаз, как у Амирана, другой был так же широкоплеч, у третьего были такие же смешные, торчащие над ушами волосы. Ей не было дела до женщины с отрубленными крыльями.

– Картина должна дышать, петь, она должна быть живой. Только представьте, каким нужно обладать мастерством, чтобы с помощью столь бедных средств суметь передать и объём, и краски, и саму жизнь.

Лейле было скучно, но она улыбалась, кивала, и наконец Аче повёл её в свою мастерскую, усадил на высокий стул у окна. Достал мольберт, краски, а Лейла сказала, оборачиваясь к служанкам и охранникам.

– Постойте у двери.

В крошечной комнатке, загромождённой непросохшими ещё полотнами, места было мало и двоим, и свита нехотя подчинилась.

Аче только успел нанести первые штрихи, когда откуда-то из другой двери, скрытой полками и большим полотном, натянутым на раму, вышел Амиран. Он успел переодеться, а волосы его, мокрые после мытья, несколько потемнели и пригладились.

– Мне уйти? – спросил художник, роняя кисть.

Амиран усмехнулся и, оперевшись о торец шкафа, принялся играть цветным шнурком, которым был подпоясан.

– А ты как думаешь?

Аче порывисто вскочил и почти выбежал из комнаты через вторую дверь. Амиран не двигался, Лейла сидела, опустив глаза. Впервые в жизни она была наедине с мужчиной – не слугой, который ей не ровня, и который – она была уверена – не посмеет ничего лишнего, а с человеком своего круга. С человеком, которого она сама любила, о котором грезила.

Она считала себя опытной девушкой, умела пройти мимо мужчины так, чтоб он навек её запомнил. Блеск её глаз, покачивание бёдер, аромат духов. Но это была лишь игра, ничего не значащее развлечение девушки, которой на роду было написано стать разменной монетой.

– Это несправедливо, – нарушил молчание Амиран. – Несправедливо, что ты станешь женой Исари, Лейла. Почему он сам не женится на гелиатке и не отдаст мне тебя?

– Он наполовину гелиатец, – тихо ответила она. – Слишком много слабой, больной имперской крови. Посмотри на своего брата: если он женится на такой же слабой, изнеженной аристократке, разве у него будет жизнеспособное потомство?

– У тебя есть сёстры. Пусть женится на них.

– Две из них слишком старые, три уже замужем, а остальные слишком малы.

– У него всегда был я. Я его наследник! Ему нет нужды жениться!

– Совет тебе не доверяет. Ты ведь хочешь войны?

– Я буду воевать с Гелиатом. Они всегда задирали нос…

– Мы не хотим войны. Камайн не хочет войны. И Гелиат её не хочет. Прости.

Амиран сел у её ног, положил голову ей на колени.

«Любит ли он меня? – подумала Лейла, перебирая светлые волосы. – Любит ли он меня или просто не хочет, чтобы я досталась его брату?»

– Я бы на руках тебя носил.

– Знаю, милый. Знаю. Верю.

– Он никогда не будет так тебя любить. Он не умеет любить. Никого. Даже самого себя.

Лейла опустила голову, легонько поцеловала его в макушку и почувствовала, как против её воли капают слёзы. Амиран поднялся, крепко прижал её к своей груди, а её голова доверчиво опустилась на его плечо. Тяжёлый венец, надетый на Лейлу сегодня, оцарапал Амирану щеку. Было больно, но он только поморщился, крепче прижимая девушку к своей груди. Камайнка плакала без истерик и всхлипываний, повторяя что-то, похожее на заклинание.

– Я бы тебя любил, – повторял Амиран. – Я бы тебя любил.

Они не знали, сколько времени прошло до того, как Лейла взяла себя в руки и перестала плакать. Она взглянула на цесаревича с таким надрывным ожиданием, что ему стало не по себе. Он погладил её по лицу, вытирая слёзы, и вздрогнул, почувствовав, как Лейла прижимается к нему щекой. Её губы были тёплыми и солёными и слегка дрожали, но Амиран понял, что ей тоже этого хочется.

Этери сидела у зеркала, положив локти на украшенный нефритом туалетный столик. Макияж в камайнском стиле ей совершенно не шёл. Да и выглядело это подражание юной принцессе Лейле несколько жалко. Этери со вздохом принялась стирать сурьму и блестки, когда услышала стук в дверь.

Это было странно: сегодня у Этери был «день лентяйки», когда она никого не принимала и никуда не выходила из своих покоев, если на то не было острой необходимости.

Этот день она посвящала своей красоте – массажам, натиранию маслами, удалению волос с тела, примерке новых нарядов.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула перепуганная служанка – одна из тех, что сидели в людской в ожидании распоряжений.

– Моя госпожа, – пробормотала девушка. Её миловидное личико выражало глубочайшее раскаяние. – Аче, подмастерье господина Иветре, просит принять. Говорит, что дело государственной важности.

Этери побарабанила пальцами, густо намазанными жёлто-зелёным средством для укрепления ногтей, и сказала:

– Проси.

Аче, войдя, тут же стянул с головы круглую шапочку – отличительную часть гардероба любого гатенца неблагородного происхождения.

– Моя госпожа, – пробормотал он и принялся мять шапочку в руках. – Его высочество Амиран и её высочество Лейла, они… они сблизились…