Крис Энгель - Остатняя печать

Тела детей нашлись в темной, тесной каморке под самой кровлей. Двое. Убиты в собственных постелях, вероятнее всего прямо во сне. С трудом сдерживая гнев, я заставил себя завершить осмотр. Убедился в отсутствии новых следов, лишь затем вырвался из пропахшего смертью помещения. Попадись мне сейчас чудовище, что это сотворило – убил бы на месте, даже не пытаясь брать живьем.

Следующим местом, куда следовало наведаться, была кухня. Располагалась она в южной части дома, была светла, ухожена и хранила приятный аромат закваски и солода. Вдоль стен были развешаны гирлянды из сушеных грибов, трав и корений. В печи стоял большой округлый горшок, накрытый плотной тканью, на столе лежали приготовленные деревянные ложки – две большие и три маленьких. Рассматривая их несколько тягостных мгновений, я почувствовал горький комок в горле и отвернулся.

Требовалось кое-что проверить. Вынув из-за пазухи небольшой сверток, развернул его и извлек краюху хлеба – свежего, взятого с постоялого двора. Слегка окропив его из фляги, с поклоном сложил на пол у самой печи, отступил на несколько шагов и отчетливо произнес:

– ЯВИТЬ ЩУРЪ!

Ничего не произошло. Обескуражено глядя на печь, я собрался с силами, затем со всей возможной убедительностью повторил:

– ДРУ-ДУН, ЯВИТЬ ЩУРЪ!

В печи кто-то чихнул, подняв облако золы, но так и не вышел.

– Здрав будь, дедушка, – почтительно промолвил я, не сводя глаз с печи.

В ответ тишина.

– Злодеяние великое свершилось под этим кровом, – не сдавался я, – отняли жизни у родичей твоих. Осквернили дом, надругались над мертвыми. Поведай, кто повинен в том?

Легкий шорох в печи, снова тишина.

– Что же ты молчишь? Аль не желаешь выдавать душегуба? Помоги, дедушка, укажи на след. Хоть знак какой подай.

Маленькая волосатая рука на мгновение высунулась из печи, схватила железную заслонку и с лязгом подвинула ее, полностью загородившись от меня и от предложенного подношения. Это означало конец переговоров.

Я озадачено покачал головой. Что могло настолько напугать духа этого места, что он отказался даже от традиционного вызова? Только теперь я встревожился по-настоящему. Вновь без предупреждения зашлось сердце, словно в предчувствии надвигающейся беды.

Успокаивая себя, ещё раз бегло прошелся по всему дому, но ничего заслуживающего внимания так и не обнаружил. Никаких следов. Впрочем, информации к размышлению уже собрано достаточно. В задумчивости я вышел к поджидающему меня дружиннику.

– Габеш, никто в городе не пропадал накануне?

– Не слыхал о таком, – ответил тот после недолгих раздумий.

– Ясно… А отрок, что выжил после нападения? Где он?

– Алабор? Да где же ему еще быть, как не в монастыре? Могу свести до туда, коли здесь вволю осмотрелся.

– Это успеется. Скажи лучше, где и когда его нашли? Сильны ли были раны?

– Нашли его в самую зорьку, беспамятного. Щербак-пастух свою отару гнал на пастбище, да и приметил Алаборку через забор. Вон там он лежал, гляди.

Габеш указал мне место, где глазастый пастух высмотрел уцелевшего в резне юнца. Трава там оказалась примята, вокруг виднелось множество свежих следов от тяжелых сапог.

– Кликнул Щербак подмогу, сбежались соседи. Стали хозяев кликать, ан нет ответа; токмо собака во дворе завыла, тоску нагнала. Тогда все и спохватились. Двери да ставни заперты изнутри на засовы крепкие, пришлось ломать. Там… Сам знаешь. Самого посадника с постели подняли, он сразу повелел всю дружину на поиски лиходея бросить. А Алаборку храмовая братия взялась излечить да выходить. Сиротой он остался, некому его больше приютить. Ох, горе…

– Дверь во двор была заперта изнутри? – заинтересовался я, прерывая его причитания. – Как же отрок выбрался из дому?

Габеш задумчиво почесал нос.

– А пес его знает. Может он там и не ночевал вовсе.

Глаза мои остановились на низком строении, прилегающем к дому. Из трубы на крыше вился чуть видимый дымок.

– Скажи, Габеш, что в этой пристройке? Смотрели ли?

– Это? Мастерская Марокуша, нечего там ужо смотреть. Силантий-мечник поперед тебя хаживал. Он, хват, ничего не упустит.

– Давай все же и мы поглядим, – решил я, – а после навестим выжившего.

Габеш пожал широкими плечами, но возражать не стал. Вслед за мной вошел в пристройку, где с превеликим любопытством принялся осматриваться.

Мастерская отчаянно нуждалась в помывке. Длинные деревянные полки для сушки изделий были измазаны в глине и красках, на полу то тут, то там, встречались черепки от битой посуды вперемешку с мусором. В самом дальнем углу располагалась закопчённая каменная печь гигантских размеров, с несколькими обожжёнными горшками внутри. Огонь был давно погашен, однако от печи все еще исходил заметный жар.

Взгляд привлекал широкий рабочий стол художника. На нем в разнобой были раскидан разнообразный хлам: несколько мелких монет, ключ со сложной бороздкой, оберег от сглаза, морские раковины и прочий мусор. На фоне всеобщего беспорядка выделялись аккуратно разложенные деревянные стеки всех форм и размеров со следами засохшей глины, а также набор великолепно выглядящих кистей с расписными лакированными ручками. В открытом ларце по центру выстроились заляпанные склянки с красками.

По соседству со столом обнаружились некоторые незавершенные работы художника. Это был красивый резной рог для питья, кубки с изображениями мифических животных: мамонтов, единорогов, аспидов, строфокамилов и жар-птиц. Покойный Марокуш был, безусловно, талантливым художником – выглядели твари убедительно, будто живые.

– Гляди, ведун, – негромко позвал меня Габеш, – вот над чем трудился Марокуш перед смертью. Его остатнее творение.

На деревянном мольберте, под удобным для росписи углом, было закреплено большое фарфоровое блюдо. Окаймлялось оно узором из переплетенных линий и геометрических фигур, а в круге по центру была необычайно яркая картина. Изображение было объемным, все цвета будто переливались и менялись прямо на глазах. Нежными салатовыми красками обозначался летний луг, голубыми – небо над ним. Закатывалось красное солнце, белые кудрявые овцы склонили морды к траве, их пас хрупкий загорело-бронзовый пастушок. Он был полностью обнажен, сидел, скрестив ноги, и играл на свирели. Лица у него не было.

– Это большая утрата, – произнес я после паузы, – такое блюдо не стыдно было бы и князю подать. Жаль, оно не завершено.

– Про князя мне не ведомо, а вот у посадника есть подобное, а то и несколько. Картины там иные, но везде этот отрок – очень натурально он у Марокуша выходил. Понятно, с натуры писал.

– С кого же это? – полюбопытствовал я.

– Бабы шептались, что Алаборка ему позировал. Он же единственным учеником его был по ремеслу рисовальному. Здесь лица не видать, но фигурой похож. А в те, что у посадника, я и не всматривался. Была бы девка молодая – дело другое.