Крис Энгель - Остатняя печать

Дружинник хотел еще что-то добавить, но внезапно замер – за дверью послышались голоса. Вдвоем с ним мы осторожно выглянули во двор и успели заметить группу людей в серых рясах, заходящих в дом.

– Храмовники, – шепотом сказал Габеш и покосился на меня, – лучше бы нам здесь с ними не встречаться.

– Согласен, – отреагировал я, – навестим сперва монастырь, пожертвуем на нужды братии. Серебро помогает растопить даже самые холодные сердца.

Земли Елеборского монастыря занимали огромную для столь малого поселения площадь и были целиком обнесены пусть невысоким, но крайне основательным каменным забором с широкими окованными воротами и башенками по углам. Непосредственно сам храм располагался ближе к центру и был, как показалось, самым высоким зданием в городе.

На широком дворе у храма разместились многочисленные аккуратные, ухоженные постройки: склады, амбары, увитые плющом веранды, курятник и баня. Выложенные белыми камнями дорожки между ними были чисто выметены, трава вокруг выкошена.

К моменту нашего визита утренняя служба завершилась, и монахи разбрелись по территории, занимаясь каждый своим делом. Кто-то собирал по грядкам травы и коренья для целебных отваров, кто-то ухаживал за деревьями в храмовом саду, кто-то присматривал за животными или плел корзины из прутьев. На нас с Габешом они не обращали никакого внимания.

– Сюда, – указал мне на невысокое белое здание дружинник и первым вошел в занавешенный тканью проем.

Тесное помещение пропахло лекарственными травами столь терпко, что защекотало в носу. Было душно и влажно, не доставало света.

Встречать нас вышла сгорбленная женщина в белой рясе с капюшоном. Худое, изможденное лицо ее в полумраке помещения выглядело неподвижным и бесстрастным; его пересекал старый уродливый шрам молочного цвета. Глаза женщины смотрели строго и требовательно; казалось, они многое успели повидать.

– Доброго здравия, сестра, – почтительно склонил голову Габеш, – этот добрый человек желает повидать раненного отрока.

– Что мне до мирских желаний чужака? – безжизненным голосом поинтересовалась монахиня.

– Кроме того, – ловко вклинился я, – я желаю поднести храму это скромное пожертвование.

Звякнули монеты, непринужденно переходя из ладони в ладонь. Габеш старательно смотрел в сторону.

– А, свежская чеканка, – потеплел голос монахини, – гостям из Свежского удела мы всегда рады. Проходи. А ты куда прешь, Габеш? Обожди снаружи, не кради воздух у больного.

– Да, сестра Мелания, – послушно кивнул дружинник и без пререканий дисциплинированно зашагал на выход.

Женщина проследила его надменным взглядом, затем развернулась и откинула ширму, скрывавшую крохотную каморку. Там, на узкой кровати, укрытый войлочным одеялом, неподвижно лежал мальчик лет двенадцати.

– Здесь Алабор, здесь горемычный. Только не удастся тебе с ним словом перемолвиться, не обессудь. Крепким сном спит он, мертвым сном. Не знаю, проснется ли…

Взглянув на Меланию, я с удивлением увидел, что в уголках ее глаз проступила влага. Ни слова не говоря, подошел к ребенку.

Алабор лежал на спине с закрытыми глазами, загорелое крестьянское лицо было искажено, будто от боли. Одеяло было натянуто до самого подбородка, снизу торчали мозолистые, не по-детски натруженные пятки.

– У него горячка, – скупо обронила Мелания, но я уже и сам заметил, что лоб и щеки мальчика раскраснелись, а русые волосы слиплись от обильного пота.

– Что за хворь тому виной? – спросил я. – Он не ранен?

Некоторое время Мелания раздумывала, затем негромко ответила:

– Он повстречал истинное зло. Пострадало не столько тело, сколько душа Алабора – чистая, непорочная. Тяжко ему, тяжелее, чем любому другому. Рвется невинная душа из тела, на волю рвется, из мира нашего греховного, где бродит на свободе зло лютое.

– Да что это за зло, сестра? Упырь, оборотень, вурдалак? Кого он повстречал, и как ему удалось выжить?

– Нечисть поганая, которую ты помянул, не проникла бы в Елебор. Щит надежный, щит крепкий стоит на страже города – молитвы наших братьев и сестер. Слушай: намедни пытался пройти к нам оборотень лесной, обернувшись мирным путником. Едва ступил на землю у храма святого, как вмиг волхвство его проклятое развеялось, волчья шерсть повылезла, а сам он в корчах забился, пока не успокоили его навечно храмовые антропокеи. Выжгли очищающим пламенем нечисть, а пепел по ветру развеяли. И так будет с каждым.

Мелания гордо выпрямилась и многозначительно посмотрела на меня. Грубый шрам на ее лице как бы намекал, что монахине самой доводилось бывать в переделках. Я почтительно склонил голову, после чего она продолжила:

– Нет, лишь человек способен ходить по святой земле и при этом быть сосудом для столь черной души. А кто именно – тут я тебе не подскажу, не ведаю. Ищи среди язычников, волхвов и ведунов поганых. От них все зло.

Я тактично промолчал.

– Что же до того, как отрок выжил – тут секрета нет. Когда зло проникло в дом, не спалось ему. Услыхал ночью крики опекунов своих, увидал смерть их лютую, да и сиганул с перепугу через чердачное окно. Во дворе его и нашли – ударился оземь теменем и из сознания вышел.

– На нем не было крови? Своей или, может, чужой?

– Хвала Создателю, нет. Шишка на затылке – вот и все раны.

Я сочувственно положил ладонь на пышущий жаром лоб ребенка, но тут же убрал ее, наткнувшись на ревнивый взгляд Мелании. Успел, однако же, ощутить эманацию гармонии и покоя, волнами исходящую от спящего. Ни следа зла или одержимости, скорее их противоположность. Чистая душа! Вот уж не ожидал встретиться здесь с потенциальным святым. Или будущим архимагом. Отступил от кровати на шаг, вежливо произнес:

– Благодарю за помощь, сестра. Попрошу еще об одной услуге: лишь только отрок придет в себя, вели в тот же миг послать весть Силантию-мечнику. Дабы предотвратить новые злодеяния, душегуба нужно отыскать как можно раньше. Алабор мог узреть и запомнить его лик.

Мелания пообещала, после чего вернулась к своим обязанностям сиделки. Усевшись у изголовья кровати больного, она махнула мне рукой, отпуская.

Низко поклонившись, я вышел во двор к поджидавшему меня Габешу.

– Куда теперь? – нетерпеливо спросил он.

– Знаком ли тебе Лутоня-травник? – припомнил я имя, подсмотренное в записях Марокуша. – Нужно бы задать ему несколько вопросов.

– Лутоня-то? Знаком, как же. Его изба стоит сразу за корчмой, ближе к воротам. Только человек он худой и даром даже разговаривать с тобой не захочет. А коли и расскажет что, так непременно соврет.

– Все же навестим его. Может, трав себе присмотрю редких – в моем ремесле товар нужный.