Джун Ч. Л. Тан - Нефрит. Огонь. Золото

Вопреки всему, мальчик выжил.

Через несколько дней после мощной песчаной бури его нашел проходящий мимо караван кочевников. Осиротевшим – ни матери, ни сестры, – обезвоженным и охваченным лихорадкой, балансирующим на пороге смерти. С вырванными ногтями и запекшейся на пальцах кровью.

Кочевники не стали расспрашивать странного мальчика.

Мальчика, который ненавидел пустыню всей душой, но был вынужден просить у нее защиты. Мальчика с искалеченной душой, губ которого, возможно, никогда больше не коснется улыбка, а глаза не увидят света. Мальчика, который не мог или не хотел говорить. Когда он все же раскрыл забитый песком рот, то сумел вымолвить одно-единственное слово. И повторял его снова и снова.

Сарангерель.

Так звали его возлюбленную сестру-близнеца. Ту, которую он не сумел уберечь.

Поначалу он пугал кочевников, но все же они не дали умереть ребенку. Исцелили его раны, кормили его и обучали своему языку и обычаям. Несмотря на их доброту, мальчик боялся, что обречен до конца жизни плутать среди песков и собственных ночных кошмаров.

Но коварные боги уготовили ему иную судьбу.

Однажды за ним пришел человек, который оставался предан убитому императору. Он увел малыша из пустыни, переправил через море и доставил в дальние земли на юге, в колонии с более мягким климатом. Постепенно сломленный ребенок начал приходить в себя, но края его ран срастались неровно, а в душе ширился голод, бескрайний и горький, утолить который можно, только исправив причиненное зло.

Говорят, боги испытывают людей с определенной целью, и никогда не взваливают на их плечи непосильную ношу, но мальчик готов был с этим поспорить. Боги жестоки, а люди – всего лишь марионетки в большой пьесе, поставленной на потеху скучающих небожителей.

Он поклялся вырвать свою судьбу у них из рук.

Он ждал благоприятного случая, какого-то знака.

Однажды на рассвете в туманных горах Удин раздался странный клекот, и несколько деревенских жителей клялись и божились, что рассмотрели кружащегося над острыми пиками неуловимого фэнхуана [2] Феникс в китайской мифологии. , восставшего из пепла. Его не видели уже сотню лет.

Что-то пробуждалось к жизни, и мальчик понял: его время пришло.

АН

Одна серебряная монета.

Разница между жизнью и смертью.

Между тем, выживет ли моя бабушка, или я останусь одна-одинешенька в целом мире.

Сердце громко колотится у меня в груди, а во рту становится сухо, как в пустыне, когда лекарь бросает взгляд на столбик монет. Они медные, не серебряные. Ему даже пересчитывать их незачем. Мы оба понимаем, что этот столбик слишком мал, да к тому же не того цвета, поскольку монеты не из драгоценного металла.

Забавно, какой убийственной силой может обладать нечто, добытое из земли. Перекованное в мечи, используемое на войне. И становящееся причиной, по которой некоторые люди ходят с пустыми животами.

Презрительно фыркнув, лекарь поворачивается обратно к деревянным ящичкам, тянущимся вдоль всей стены в аптекарской лавке. Выдвинув один, достает несколько нитей кордицепса и изящные щипчики, которыми осторожно кладет коричневый, похожий на червя, гриб на круглое металлическое блюдце, подвешенное к тонкой деревянной палочке. Прищурив свои глазки-бусинки, он внимательно изучает вырезанные на ней цифры и перемещает противовес, чтобы отмерить нужное количество. При этом он ни разу даже не взглянул на меня.

Как будто меня не существует.

– Прошу вас, – молю я, стараясь притушить разгорающееся в груди пламя, – остальное я уплачу через неделю. Речь ведь идет всего об одной серебряной монете. У моей бабушки несколько дней не спадает жар. Дайте мне лекарство.

Он притворяется, что не слышит. Отложив весы, подходит к большому стеклянному сосуду, заполненному скрюченными корнями, которые плавают в бурой жидкости.

Чтобы сдержать рвущийся наружу поток проклятий, я с силой вдавливаю ногти в ладони, оставляя на них следы в виде полумесяца. Возможно, этого человека разжалобит вид моих слез.

– Пожалуйста , – продолжаю дрожащим голосом и часто дышу, – ведь моя бабушка помогла появиться на свет вашему сыну. Роды были трудные, но ей удалось спасти вашу жену…

– И бабушке Цзя щедро заплатили за услуги! Жаль, что она все еще больна, но мне нужно кормить собственную семью. Думаешь, тебе одной трудно живется? Иди-ка покричи об этом на улице, никто и головы не повернет. В пустыне нет места сентиментальности.

– Но…

– Я и так был слишком добр к тебе, Ан. Не забывай, ты должна мне за полученное на прошлой неделе лекарство. Почему бы тебе не обратиться к хозяину таверны? Только этот мерзавец и зарабатывает в треклятом городе.

– Я просила, но этого недостаточно, – лгу, ощущая, как от нехорошего предчувствия завязывается в узел желудок.

Две недели назад я лишилась работы в единственном месте, куда меня приняли. Хозяин таверны – ярый поборник пунктуальности, а я в этом месяце несколько раз опаздывала, потому что, ухаживая всю ночь за амой, пропускала подводу из нашей деревеньки в Шамо. А бегом такое расстояние покрыть невозможно. По такой-то удушающей жаре! Я пыталась, честно, но иногда одних попыток бывает недостаточно.

Лекарь окидывает меня странным взглядом.

– Лет-то тебе сколько? Шестнадцать?

Я киваю, машинально дергая себя за косы, которые спускаются до самой талии. Девушки моего возраста обычно собирают волосы в высокий узел, удерживаемый фазан – церемониальной шпилькой, символизирующей достижение ими брачного возраста. Ама тоже хотела добыть для меня такую, считая, что это важный обряд инициации. Я же, напротив, не видела в этом никакого смысла. О замужестве я не помышляла, а деньги лучше было бы потратить на еду или починку вечно протекающей крыши хижины.

Пряча глаза, лекарь бормочет:

– Я слыхал, что в заведении мадам Лю требуются новые девушки. В конце этой недели, наконец-то, будет большой базар, и она рассчитывает на значительный приток клиентов. Девчонка вроде тебя уж точно преуспеет, даже с этим шрамом на щеке.

Боль в моем желудке усиливается.

– Предлагаете мне пойти в бордель?

– В том, чем занимаются его обитательницы, нет ничего постыдного. Это достойная работа, – быстро произносит он и вскидывает руку в воздух, чтобы разрядить напряжение. – Вторая двоюродная сестра моей жены там убирается. Она могла бы свести тебя с мадам Лю.

– Я подумаю, – лепечу я.

По лицу лекаря тенью скользит сочувствие, и он быстро отворачивается к своим травам, ссутулив узкие плечи. Я сгребаю с прилавка жалкую горсть монет и, спотыкаясь, выхожу из лавки. Ощущаю, как к горлу подступает тошнота. Понимаю, что он прав. Тонкая серебристая ниточка застарелого шрама на левой щеке почти незаметна, разве что в резком свете, к тому же моим преимуществом станет молодость.