Сергей Тихорадов - Блок верности

Вот такие в жизни случаются пироги, товарищи. «Вагнер» сдулся, скукожился, сплющился под тяжестью мегатонн осевшего грунта, как резиновый утенок, а не бронетитановая игрушка для сытых госслужащих. Спасла конструкция тоннеля, укрепленного достаточно большими плитами, которые, обрушиваясь, образовали пустоты. Семенов, похоже, выволок меня из машины, или я его выволок, этого определить не смогли, да это уже и не важно. Обнаружили меня в трех сотнях метров от бывшего «вагнера», на относительно живой площадке под плитами, а Семенова не обнаружили. Может, ничего от Семенова и не осталось, а может, и найдут что-нибудь, потому что в том районе еще разгребают, укрепляют, выясняют причины, и так далее. Короче говоря – функционируют. В таких случаях все функционируют, это помогает. Создатели, Те парни Оттуда, запрограммировали нас таким образом, что мы либо чувствуем, либо думаем, либо действуем. Функционирование – это суррогат действия, применяемый тогда, когда чувствовать запрещено, а думать не получается.

Я тоже снова функционирую. Валялся в коме, бредил бородатыми мужиками, говорят, что старался выжить. «Старался» – это значит, выслушивал речи, вроде «ты уж держись, дружище», и «все будет хорошо». Потом, когда начал лучше слышать, видеть и разговаривать, все пытался определить по голосам врачей, кто из них что мне говорил, а иногда прямо спрашивал:

– Петрович, это ты мне вещал «ну-ка, Сережа, поверни головушку, дорогой», и потом что-то всаживал в шею?

– Не, – ржал добродушный Петрович, – это точно не я был, стал бы я еще спрашивать!

Ну да, Петрович точно не стал бы миндальничать, засадил бы со всем своим добродушием, игла бы с другой стороны шеи вышла. Он ведь тоже старался, все старались, не только я. Петрович, большой, хронически небритый, хриплый, внешне буканьер, а не врач, стал моим ангелом спасителем. Наверное, врачи чувствуют, кого можно просто оставить на роботов, а с кем нужно нянчиться самому. Я был нелегкий случай, потому что вдобавок к несущественным физическим повреждениям у меня была дыра в душе.

«Резерваторы» утверждают, что есть возможность в случае серьезных повреждений скачать резервную копию персонажа. Будешь новый, точнее – старый, ты, со вчерашним телом и вчерашней душой. Эти ребята даже исследования какие-то ведут, все пытаются получить доступ к бэкапам, да только ни у кого пока еще это не получилось, хоть они и утверждают обратное, время от времени являя публике очередного бэкапнутого, якобы восстановленного из хранилища. Я видел таких пару раз – обычные психи. Не знаю, откуда там их восстанавливают, но что во время этой процедуры что-то сбоит – к гадалке не ходи.

Меня пытались просто лечить, без эзотерики, но что-то у них не заладилось, и причина была не в них. После гибели Семенова жизнь потекла иначе. Да, я старался, старался, очень старался, но что-то не отпускало душу, потому что была во мне твердая уверенность, что все происходящее, так называемая жизнь, имеет куда больший смысл, нежели насквозь фальшивое виртуальное бытие компьютерных человечков, всяких там прыгающих, как обезьяна, принцев, озабоченного Ларри и прочих Марио. Будто нам хотят что-то сказать происходящим.

– Когда тебе на голову падает потолок, – сказал опер Дима Холодный, – тебе хотят сказать, что тебя больше не хотят.

Опера сразу почувствовали себя виноватыми Мы много раз обсудили произошедшее и с ними, и с ФСБ, и с другим серьезным народом. Злого умысла не обнаружено – точка. Метро на голову само упало, бывает. Но опера все равно чувствовали себя виноватыми, это у них драйв такой, мотивация, морковка сзади. Они у меня все перебывали, кто с апельсинами, кто без – этим особое спасибо, и все обещали, что будут беречь меня, как своего ребенка.

Пришлось поставить свою подпись под циркуляром, запрещающим руководителям моего ранга «выходы в поле». Это меня заставили сделать еще в госпитале. Пришел специальный человек и выудил из меня видеоподпись. Это навсегда, от своей физиономии не отвертишься. Вдобавок мне посулили, что когда введут способ контроля биокода со спутника – обещали вот-вот – любое мое подпрыгивание будет расценено, как провокация. Слишком ценный я кадр, чтобы мною разбрасываться.

Будь я человеком попроще, ввели бы маркер в ДНК, и кирдык, турнекет в метро не проскочишь, но чинушам моего, весьма высокого, ранга такое не делали.

Наконец, пришел день, когда меня выселили из госпиталя, и я приступил к работе. Теперь я был в полном смысле «невыездной». Умеренным бытовым авантюризмом мне пришлось заняться внутри конторы. Так, бар с электрическим барменом я велел снарядить алкоголем, а потом вообще дал волю молодому программисту стажеру. Теперь вместо пожелания приятного аппетита робариста вопил:

– Приятной ипотеки!

Молодежь веселилась, а дежурный механик захотел перевестись в гасители.

Еще я ввел во всех роботов, включая стиральную машину, функцию легкого стукачества, разрешил персоналу устраивать на крыше корпоративы, и по причине неожиданно прорезавшегося уважения к природным катаклизмам заменил все «вагнеры» на отечественные «толбачики».

Возникала ли у меня мысль бросить службу? Не было таковой, ни разу, правда. Во-первых, потому, что люди у нас уже погибали, бывало всякое. А во-вторых… во-вторых, я никому, кроме жены родной, не рассказал об одной дурацкой мыслишке, посетившей меня в больничном бреду.

Я почему-то уверовал, что в кармане одного, мне пока не известного, чудака… нет, Чудака, Они ж все у нас с большой буквы, и даже иногда в федеральной прессе такое лизоблюдство проскакивает… в кармане неизвестного Чудака вполне может лежать флешка с надписью «Семенов».

Жили мы уже не в той нашей квартире, что была до публичного признания Доказательства Харитонова. Сейчас финансы позволяли жить куда шире, в новеньком доме за городом, со своим садом и охраной. Но жена как и прежде ожидала моего прихода с работы. Это было то, что мы взяли с собой в новую жизнь.

Ворота отворились, машина въехала во двор. Там, на широкой стоянке, уже был припаркован автомобиль моего сегодняшнего гостя, с которым мы договорились встретиться. Вот и прекрасно, можно сказать, что теперь все дома.

Слава Богу, у меня был хороший архитектор. Дом встречал широкой лестницей, мне даже говорили, что она слишком широка, но архитектор настоял на своем и сейчас я был ему благодарен. При виде этой лестницы у меня душа распускалась каждый Божий вечер, ведь было видно, что дом меня ждет. Я возвращаюсь каждый вечер в семью не ночь переспать, как те, что живут на работе. Я живу двадцать четыре часа в сутки, и на работе, и дома. По сравнению с миллиардами сопланетников я счастлив. Вот как-то так.