Козырь - Ночные бдения

Я облегченно рассмеялся и, чмокнув ее в щечку, пошел успокаивать обиженную сторону.

Маринка сидела на кровати, крепко обняв плюшевого медвежонка и, обильно поливая его слезами, являла собой довольно печальное зрелище.

Я примостился рядом с нею и сурово рявкнул:

– Прекратить!

Маринка сразу замолчала и изумленно захлопала ресницами, сгоняя пелену слез.

– Хватит строить из себя маленькую глупую девочку, пора научиться самой решать возникшие проблемы, а не забиваться в угол и лелеять униженную гордость, упиваясь жалостью к себе.

Я увидел, как в глазах сестры зарождается праведный гнев; она кинула мне в лицо заплаканного медведя и оскорбленно возмутилась:

– Это я упиваюсь жалостью?! Нет, это уже переходит всякие границы, мало мне было унижений от родной матери, так теперь еще и ты!

Тирада моя вызвала ожидаемое действие, слезы и плаксивое настроение уступили место оскорбленному самолюбию.

– Марина, – ласково сказал я, теребя медведя за ухо. – Давай, будем взрослыми людьми, а взрослые люди умеют принимать неприятные для них заявления, не выказывая недовольства и гнева.

Я протянул ей руку, и она крепко пожала ее. В глазах Маринки неожиданно загорелся веселый огонек, и она прощебетала:

– Будем взрослыми людьми!

– И не вздумай обижаться на маму, – строго предупредил я.

Обед начался в напряженном молчании, говорил только я один, пытаясь вовлечь в разговор то одну, то вторую враждующую сторону, и к концу трапезы мои героические усилия возымели действие: мама и Маринка скупо, но все же разговаривали друг с другом.

После обеда, чрезвычайно довольный собой, я прилег немного отдохнуть (ночь, да и начало дня выдались нелегкими); я закинул руки за голову и мечтательно закрыл глаза: все складывалось удачно, очень удачно, если бы не одна маленькая иголочка, пощипывающая мое чувствительное сердце…

Разбудила меня Маринка, глазенки ее весело сверкали и хитровато щурились.

– Чего тебе? – недовольно пробурчал я, пытаясь перевернуться на другой бок.

– Там к тебе девушка пришла, ну та, старая знакомая, она тебя на улице ждет…

Не успела она договорить, как я соскочил с кровати и принялся приглаживать свою помятую одежду и взлохмаченные волосы.

Маринка понимающе и нагло улыбалась, следя за моими действиями, что привело меня в раздраженное состояние духа. Ничего не сказав в ответ на любопытный взгляд, я вышел из дома.

Люся стояла у подъезда и нервно теребила свою маленькую черную сумочку. Сердце мое сильно забилось, когда она неуверенно улыбнулась и подала для приветствия худенькую ладошку.

– Здравствуй, – сказала она, слегка пожимая мою руку.

– Привет.

– Прогуляемся немного? – Люся жестом указала на небольшую аллею, тянувшуюся от детской площадки к парку.

Я кивнул, и мы пошли. С минуту Люся угрюмо молчала, а затем прямо, без обиняков заявила мне:

– Я тебя люблю.

Я почувствовал себя крайне неловко; остановился у старого ясеня и прислонился к его стволу, сложив на груди руки. Люся тоже остановилась, но избегала смотреть на меня, в то время как я внимательно рассматривал ее осунувшееся как-то сразу личико.

– Зачем? – так же прямо спросил я.

– Не знаю, – пожала она плечами и, наконец, подняла на меня глаза. – Не знаю, просто так суждено. Ты ведь не бросишь свою невесту, да?

– Не брошу, – ответил я, ковыряя пальцем кору на дереве. Бурю моих чувств в тот момент не смог бы описать даже великий мастер слова, а я себя таким не считаю. – Я знаю, Люся, что в жизни хоть иногда нужно совершать решительные поступки, но я не брошу Лену, она мне нужна.

– Лена, – задумчиво сказала она, потеребив пальцами мочку уха. – Вот значит, как ее зовут, Лена…

– Послушай, Люся, – нетерпеливо оборвал ее я. – То, что было с нами, это было… здорово, просто прекрасно, это было, но прошло. Я испытываю к тебе, и не могу этого скрывать, большую симпатию, ты очень хорошая девушка, и однажды найдешь человека, который будет достоин твоей любви, но не я… У нас разные дороги.

Люся угрюмо молчала, чертя носком ботинка на земле какие-то фигуры, некоторое время я смотрел на ее манипуляции, затем продолжил, чувствуя не облегчение, а невыносимую муку, от которой хотелось бежать.

– Все сложилось неудачно, милая, встреть я тебя раньше, возможно, все было бы иначе, но теперь…

– Теперь у тебя есть невеста, – резко сказала она, не поднимая головы.

Я чувствовал, что оправдываюсь перед ней, и это меня ужасно злило, я не мог выразить мысли словами, и это меня злило, я хотел видеть ее глаза, но она упорно избегала моего взгляда, и…

– Люся, посмотри на меня, – почти взмолился я.

Она медленно подняла голову и впилась печальными карими глазами в мое лицо. Я сожалел, сожалел обо всем, что натворил, но у меня не было ни сил, ни смелости, чтобы сделать тот шаг, о котором просили эти горящие глаза. И Люся поняла это, поняла и перестала бороться, цепляться за последнюю ниточку, которая связывала нас.

– Я очень люблю тебя, красавчик, ни одна женщина никогда не будет любить тебя сильнее, чем я. Я столько лет скиталась по стране, чтобы увидеть эти твои глаза, и я даже не хотела большего. Я говорила с тобой, прикасалась к тебе, может быть, это смешно, но я счастлива этим, и только этим буду жить. Наверное, я просто одержимая. Вот и все. А сегодня ночью я уезжаю, и больше не вернусь в этот грязный городишко, но если ты хочешь, я останусь, останусь, ни на что не рассчитывая и ничего не прося. Все, что у меня есть, это глупое сердце и моя любовь, и все я предлагаю тебе и ничего не прошу взамен.

Я с тоской посмотрел на ее возбужденное лицо, на молящие глаза и, проклиная себя, ответил:

– Нет.

Люся судорожно кивнула, провела влажной потной ладошкой по моей щеке и, быстро пошла прочь; а я стоял и смотрел на ее удаляющуюся фигурку и маленькую черную сумочку, усердно постукивающую по бедру, стоял и смотрел…

«Приходи ко мне, морячка, я тебе гитару дам…» Я устало рухнул на постель. Мысли мешались, а восхитительный вечер крадучись вползал в приоткрытое окно. Я сильно надавил руками на веки, пытаясь прогнать блестящие точки, пляшущие перед глазами, но они не исчезали, а наоборот – множились. В голове стоял невообразимый шум всевозможных голосов: они шептали, уговаривали, требовали, угрожали, где-то гремела музыка – труба, джаз какой-то. Я дрожащими руками сжал голову, пытаясь избавиться от этого наваждения и сосредоточиться на одной мысли, и на какой-то миг мне это даже удалось, но и эта мысль была: «Я схожу с ума!» Затем голоса вновь заполнили мою голову. Меня обуял страх, он липкой путиной обхватил руки и лицо, и я ничего не мог с ним поделать. Всем существом моим завладела жуткая тоска, а где-то внутри назревало совершенно незнакомое неописуемое чувство. Хотелось кричать; не помню, кричал ли я, а безумный круговорот все сильнее и сильнее затягивал меня, и вот я уже перестал бороться, я отдался тому неизвестному чувству, что родилось внутри и оттеснило все другие. В последний раз я открыл глаза и сквозь узкую щелку увидел свою комнату и черное, слепое окно наступающей ночи… и погрузился в гнетущий, неуправляемый мрак, я почувствовал, словно под ногами обрыв и… и все.