Александр Сеземин - Затянувшийся отпуск с черной кошкой

Привыкнув, встал, зачерпнул ковшиком немного горячей воды и вкруговую осторожно вылил ее на каменку. Где-то в глубине послышалось шипение – пар поднимался от горячих камней. Я влез на отдраенный добела полок и лег на спину, подложив под голову руки. Сначала осторожно, потом все глубже задышал полной грудью, ровно и свободно. Легкие окончательно очистились от городского смрада и наполнились целебным воздухом. Жара не ощущалась, но от тепла, мягкого и сильного, на мне выступил пот и стекал на полок. Сейчас бы еще веник, да попариться как следует.

Оцинкованный таз, мочалка из лыка, простое мыло да вода. Как приятно помыться в горячей бане. Вода была удивительно мягкой, остатки мыла смывались с трудом, и я несколько раз облил себя теплой водой из таза, поднимая его над головой и приседая, чтобы не зацепить низкий потолок. Вытерся жестким полотенцем, сделанным чуть ли не из домотканого полотна, и почувствовал себя заново родившимся. Оделся во все чистое, пробежал с лампой бегом через двор, поднялся на крыльцо. Мишка не успел отреагировать на мой маневр и, обескураженный, остался стоять посередине двора. Я же, чистый и раскрасневшийся, предстал перед хозяевами.

– С легким паром! – почти вместе, не сговариваясь, приветствовали они меня и, переглянувшись, засмеялись.

– Фу-у-у! Спасибо. Отлично помылся, – искренне поблагодарил я хозяев.

– Давайте за стол, – пригласила меня хозяйка.

Мы со Степанычем сели за круглый стол. Свет от керосиновой лампы падал на белоснежную скатерть. На круглом подносе стоял большой пузатый самовар, что-то в нем попискивало, постепенно затихал шум кипятка, и волны цвета весело пробегали по медным бокам. Самовар жил своей особой жизнью и был здесь главным.

За пределами светового круга комната была погружена в полумрак. Угадывались два окна, их нижняя часть была задернута белыми занавесками с вышитыми на них красными петухами. Сверху на каждое окно спускался короткий тюль, через который с улицы просачивалась густая тьма.

Углом выступала в комнату огромная беленая печь, из ниши которой торчали залатанные валенки.

От окна до печи протянулась дощатая перегородка с закрытой дверью, ведущей, наверное, в хозяйскую спальню. Где-то была еще кухня, куда постоянно убегала хозяйка, принося тарелки, чашки, вилки, еду, и откуда доносились шипение и аппетитный запах.

Городскому человеку очень трудно разобраться в деревенском быте и постройках: перегородки, двери, шторки, коридорчики, лестницы, ведущие неизвестно куда. Не забыть спросить, где туалет, а то потом придется искать укромное местечко, неудобно, сделал я отметку в памяти.

На полочке, накрытой белым полотенцем, стояли три иконы, перед ними теплилась желтым огоньком лампадка. В мерцающем свете были видны только строгие глаза святых. «Ты кто? Зачем сюда пришел?» – словно вопрошали они.

В простенке между окнами умиротворяюще тикали ходики с гирьками. Стрелки показывали двенадцатый час, а сколько точно, здесь было не важно. Качался маятник, мелькали задорные кошачьи глаза за циферблатом с нарисованной кошкой, за маленькой дверкой пряталась кукушка, оглашающая каждый час.

На перегородке в рамках висели фотографии Степаныча, Шуры, часть их пожелтела, разные годы, возраст, одежда, целая жизнь прошла на стене. Были и фото неизвестных мне людей, висящие отдельно и вставленные в большую рамку, где лица тревожно выглядывали друг из-за друга, боясь затеряться, потерять связь с этим миром. В центре помещалась большая фотография парня, весело, бесшабашно улыбающегося со снимка. Может, это и есть Алексей, которого всегда ждет хозяйка?

Так же фотографии висели и в доме моего дедушки. Теперь они хранятся у меня. Надо повесить их на стене в квартире, тогда моя родня всегда будет на виду, со мной.

– Значит, понравилось? – начал разговор Степаныч.

– Здорово, пар хорош.

– Так оно. В обычной бане все в трубу вылетает, да и топить дольше, дров больше. В этой – дым, сажа, но это мелочи, зато здоровья больше.

– Это я уже понял.

Не успел заметить, как хозяйка принесла с кухни большую чугунную сковороду и стала накладывать в мою тарелку жареную картошку с грибами. Сковорода еще шипела, поднимался вкусный пар, я невольно сглотнул слюну, живот в ожидании отозвался урчанием.

– Хватит, хватит, теть Шур, – запоздало среагировал я. В тарелке дымилась гора вкуснятины. – Ой, извините, – смущенно вырвалось у меня.

– А что такое? – удивилась она.

– Да назвал вас…

– Ой, да что ты! Вот как назвал, так и будешь называть теперь, так на сердце легло, – довольно подвела итог хозяйка. – А я только рада буду.

Примостив сковороду на деревянной подставке, тетя Шура тоже уселась за стол.

– А вы что же не едите? – спросил я с набитым ртом.

– Да мы недавно ужинали, чай только попьем, – ответил Степаныч.

Хозяйка в это время наливала заварку из расписанного в красный горох чайника в такие же чашки, подставляла их под носик самовара, поворачивала резной медный краник и доливала кипяток. Запах смородины, малины, мяты наполнил комнату. Из чашек хозяева наливали чай в блюдца, брали их двумя руками, подносили ко рту и шумно втягивали обжигающий напиток. Закусывали чай медом из стеклянной вазочки.

Я даже перестал жевать и завороженно смотрел на эту картину.

– Ты че? – спросил Степаныч, ставя блюдце на стол и доливая чай из чашки.

– Хорошо у вас, – признался я и неожиданно добавил: – Душевно.

– Ты нажимай, нажимай, не стесняйся, – как будто не услышав мои слова и кивая на тарелку, заметил Степаныч.

– Вот огурчики и свежие, и малосольные, помидорки, зелень, – добавила тетя Шура.

Я с прежним рвением принялся за еду. Тарелка пустела.

– Картошки еще подложить? – предложила хозяйка.

– Ой, нет, все. Спасибо. Наелся до отвала. – Я отодвинул тарелку и расслабленно откинулся на спинку стула.

– На здоровье, – тетя Шура смотрела на меня светящимися, добрыми глазами. Степаныч тоже довольно кивнул и улыбнулся.

Мы еще долго пили душистый чай. По примеру хозяев я наливал его в блюдце, осторожно, чтобы не расплескать, двумя руками подносил ко рту и медленно втягивал в себя ароматную жидкость. Пар от горячего чая поднимался, очертания комнаты колебались, становилось еще уютней. Из стеклянной вазочки ложкой брал светлый липовый мед, он тянулся за ложкой, обрывался, и я быстро отправлял его в рот. Мед приятно растекался внутри, наполняя меня вкусом липового цвета.

Неловкость от встречи с новыми людьми прошла. Казалось, я знал Степаныча и тетю Шуру давно, был у них не первый раз.

Мы почти не говорили. Я чувствовал симпатию хозяев к себе. Сам я будто оказался дома, в своем далеком детстве, у своего дедушки. Может, они тоже видели во мне кого-то другого, а может, истосковались в одиночестве и надо было излить накопившуюся, неистраченную доброту и ласку.