Дарья Романова - Три нити

Что случится, когда тепло кончится? Она исчезнет? Но каково это – исчезнуть? Просто темнота – и все? Не будет больше ничего? Или она станет одним из призраков, в которых верят в городе: духом, обреченным стеречь давно истлевшие кости? Или ее утянет вниз, под волны, к месту, где она родилась?

И тут ей стало страшно встречаться с Матерью. С чего она решила, что ее ждут с той стороны моря? Что ее примут там, если отвергают здесь? В мире много матерей, пожирающих свое потомство. Может, и Та-что-внизу – одна из них; не друг ей, а враг? Не для того ли ее родили, чтобы сделать яством на чужом пиру? И если так, то хватит ли у нее сил сразить могучую богиню, когда ее саму одолела дохлая лиса? Вдруг она проиграет и целую вечность будет ворочаться и перевариваться в желудке ночи, захлебываясь горькой водяной желчью?..

Страх смог на мгновение потеснить даже мороз. Сердце забилось быстрее, разгоняя загустевшую кровь, но через дюжину ударов снова утихло, сдаваясь. У нее не осталось сил даже бояться. Пусть все кончится, пусть кончится быстрее! Хотя бы не надо будет убегать и терпеть боль, не надо биться с тем, что никогда не победить… Пусть она умрет.

Теплый уголек в груди мигнул – и погас.

В ту же секунду чернота проглотила ее целиком, со всеми потрохами; немая, слепая, глухая чернота – как захлопнувшиеся створки раковины, как крепко сжатые губы. Это продолжалось не то секунду, не то вечность… А потом что-то изменилось. Она услышала тихий плеск волн, шелест водорослей, хлопки пенных пузырей, поднятых подводным ходом морских гадов, – звуки, складывающиеся в слова:

– Мое дитя. Ты не умрешь.

Провал раскрылся перед нею, как рот, заполненный жидкой мглою; зубы-ступени клацнули, из глотки вывалился черный язык.

– Ты не умрешь. Грядет великий пожар, и ты его первая искра.

Всеми чешуями панциря, всеми шипами на затылке она ощутила дрожь, подымающуюся от основания башни: точно сам мир вздохнул, наполняя спрятанные под водою легкие – и темнота изменилась. Она не исчезла, нет! Но предметы побагровели, налились красным соком, словно раскалившись изнутри. В этом тусклом свечении она увидела все: ступени, заросшие колониями пористых губок и трубчатыми растениями, со стеблями полупрозрачными и раздутыми у основания, как стеклянные бутыли; стены – каждый кирпичик в них горел, будто только что вынутый из печи; потолок – с него свесились бочкообразные, покрытые плотной оболочкой анемоны, непомерно раздувшиеся от накопленной влаги. Из дыр-ртов свисали длинные удочки стрекал: иногда на них попадались бледные слизни в руку длиной, с золотыми пятнами на спинах, и тут же исчезали, утягиваемые вверх неводами щупалец.

Сердцевина каждого предмета пылала все ярче, пока красный жар не уступил место нестерпимому сиянию, в котором и анемоны, и вязкая плоть моллюсков, и камень лестницы, и металл перекладин растворились, как соль в воде. Оно не было похоже ни на рыжие всполохи костров, ни на молочную белизну неба, ни на масляный блеск золота – и все же казалось ей знакомым. Да, она видела его раньше! Слабые отблески, мелькающие то тут, то там: в стеклянной чешуе рыбы, чье мясо пахло мочою; в радужных глазах мух, очистивших ее раны; в лисьем мехе и птичьих зубах…

Оно горело и в ней, но только мгновение. Так же внезапно, как вспыхнул, огонь стал меркнуть – и все опять стало багровым, а потом вернулось в черноту. Это было ужасно: как будто перед нею приоткрыли двери темницы, а потом захлопнули прямо перед носом. Ей хотелось кричать, и выть, и проклинать все и вся, а получалось только шипеть и скрести по панцирю ногтями, пытаясь утешить тоску телесной болью.

– Не печалься! Я не оставлю тебя, – шептало море. – Но ты должна сама прийти ко мне. Поторопись, дитя!

А потом слова разбились, исчезли, превратившись в плеск волн.

Она поднялась, расправляя затекшие плечи, хрустя позвонками и суставами, и стала спускаться. Голова еще кружилась, но действие яда прекратилось; что там, даже шрамы на запястьях и пятках перестали ныть и чесаться! Хотя она давно толком не ела, ее не мучили ни голод, ни жажда. Теперь она точно знала, зачем идет вниз – не спасаться от горожан, не слушать оправдания Матери (будто они могут что-то исправить). Нет, она должна найти этот огонь, явившийся ей, еще раз увидеть его, овладеть им – теперь уже навсегда! И если для этого придется сразиться с самой Тьмою – так тому и быть. На ее пути больше не осталось препятствий; и даже если ядовитые щупы падали сверху, а сколькие слизни бросались под ноги, то сами тут же отдергивались и отступали, будто обжегшись. Правда, один раз ей показалось, будто кто-то идет навстречу, вверх по лестнице… Но никто так и не появился.

В темноте легко было потерять счет времени; утро застало ее врасплох. Вместе с серым, унылым светом пришла и усталость: хотя отрава выветрилась из крови, все же нужно было отдохнуть и найти воды. Хорошо, что за ночь она почти поравнялась со следующим уровнем! Он был куда меньше предыдущих – башня сильно сужалась к основанию. С верхних ступеней она могла рассмотреть все пространство, до самых стен, прорезанных высокими стрельчатыми окнами. Судя по остаткам погнутых рам, когда-то в них были вставлены стекла, но теперь сквозь пустующие проемы в башню проникал лед. Не такой, как двумя уровнями выше: не гладкое неподвижное зеркало, а чешуйчатые, вставшие на дыбы глыбы. Сойдя с лестницы, она осторожно коснулась их холодной поверхности: та даже не увлажнилась под пальцами. Может, это и не лед вовсе, а непомерно разросшиеся испарения соли? Но, лизнув странное вещество, она не почувствовала вкуса; зато заметила в переливчатой глубине вкрапления какого-то мусора.

Поддавшись любопытству, она вошла в лабиринт огромных кристаллов и побрела вперед, разглядывая их внутренности. Там, в светящейся зелени, было много всего: полуистлевшие скелетики – не то рыб, не то птиц, перья и чешуйки, обломки раковин, пучки не то водорослей, не то мхов, похожих на зонты, колеса и крошечные ладони с растопыренными пальцами… Но на морских, земных и воздушных тварей она уже насмотрелась, пока добиралась сюда. Куда интереснее были штуки, не встречавшиеся прежде: детали крошечных, непонятных машин, обрывки окрашенной ткани, скрученные в узел куски проволоки… Откуда они здесь? Кто их оставил и зачем?..

Она поскребла одну из глыб ногтем, пытаясь добраться до вещицы, которая понравилась ей больше всего – золотой пластинки с мелкими, искусно вырезанными знаками. Конечно, ничего не вышло: прочный кристалл не поддался. Зато вдруг помутнел, став цветом как молоко! Она склонилась ближе, раздумывая, как так вышло… и услышала рычание. Чудище обогнуло ледяную преграду и стало перед нею, огромное, будто растянувшаяся по полу тень: голова с бочонок, лапы с подносы, а когти – точно костяные ножи. С боков и горбатой спины свисали патлы свалявшейся белой шерсти; у подбородка и на шее они превращались в настоящую бороду, волочившуюся за зверем по полу, совсем как уши меховой шапки – за хозяином дворца. Может, это душа старика уже успела переродиться в медведя и теперь пришла отомстить?..