Дарья Романова - Три нити

Великан уставился на нее, пофыркивая и злобно щурясь. В его животе урчало и булькало, как в закипающем котле; и вдруг, распахнув челюсти, медведь бросился вперед. Чудом она успела отшатнуться, так что зверь со всей силы врезался лбом в хрустальную глыбу. Толстый череп выдержал удар – зато пока медведь оглушенно тряс башкой, она успела убежать; не к лестнице – до нее было слишком далеко! – а к краю уровня, туда, где слышался гомон морских зверей и плеск волн… Туда, где из кристаллов, покрывающих основание башни, выпирали отростки в пару ее ростов длиной. Она надеялась – если выбраться на такой, свежий ветер унесет ее запах; тогда чудище, не найдя добычи, уйдет прочь.

Ей и правда удалось добраться до окна прежде, чем медведь догнал ее, и даже ступить на сверкающий выступ. Но увы! Она слишком поторопилась. Поверхность под ногами была скользкой, да еще и ветер подтолкнул ее в спину: потеряв равновесие, она упала на живот и съехала по боку кристалла, уцепившись за какую-то веревку за мгновение до того, как сорваться вниз. Стиснув кулаки, она замерла; повезло, что из-под отростка свисали петли старых, захваченных льдом проводов! За них она и ухватилась; затем, пошарив ногами в воздухе, нашла опору; закинула вверх одну руку, потом – вторую, и наконец забралась обратно.

Но это было еще не все: медведь успел взять след. Стоило только отдышаться, как из оконного проема высунулась его оскаленная морда: жесткая шерсть встопорщена, желтые зубы выпирают из лиловых десен, по бороде течет слюна… Медведь ступил на кристалл – и пошатнулся. Даже его когти не были достаточно крепки, чтобы вцепиться в это вещество. Чудище хрипло заревело, топоча и тряся космами. Что, если он все же решит двинуться вперед? Доберется до нее или сломает отросток своей тяжестью?

Странный звук донесся снизу – не то собачье тявканье, не то бульканье льющейся из бурдюка воды. Она затаила дыхание, не зная, чего ожидать, а потом увидела под болтающимися в воздухе ногами какие-то тени. Те скользили по льду легко, как рыбы в воде или птицы в небе; вдруг рядом вынырнула круглая, усатая морда морского зверя! Помогая себе клыками, торчащими из-под верхней губы, и короткими когтями на ластах, он выскочил на край уровня и, вытягивая толстую шею, заорал на медведя во всю силу раззявленной глотки. Следом за первым зверем показался и второй, и третий… Они выпрыгивали перед чудищем, как икринки из молок – черные, гладкие, блестящие; густые усы топорщились, круглые пасти разевались, выпуская крики и рыбный смрад. Неужели морские звери защищали ее? Может, из-за темного панциря они приняли ее за товарища, попавшего в беду?

Разъяренный медведь, взревев, схватил ближайшего врага за горло и начал трепать, ударяя то об пол, то о кристаллы вокруг; но и зверь успел воткнуть клыки в косматую шкуру. Взвизгнув, чудище выпустило жертву из пасти; злобные глазки зыркали из стороны в сторону; рыло с хрюканьем шевелилось… и вдруг медведь развернулся и побрел прочь.

Влажный нос ткнулся ей в плечо и, оглушительно чихнув, забрызгал водой вперемешку с соплями. Морской зверь смотрел на нее, приоткрыв рот, приподняв колючие брови; из пасти вывалился дрожащий розовый язык. Наглядевшись вдоволь, он переполз внутрь башни; она двинулась следом – туда, где черноспинное стадо, тихо скуля, обступило раненого брата. Тому оставалось недолго: лужа крови, натекшая из разорванного горла, была почти в палец глубиной. Она села рядом, протянула руку – к ее удивлению, зверь не отстранился, а прижался к ладони, потершись щекой о твердые пластины. Вот только помочь она не могла.

Зачем она вообще пошла сюда? Нельзя было сходить с лестницы. И как теперь добраться до ступеней? Звери спугнули медведя, но не прогнали; она еще различала молочно-белое пятно, мелькающее вдалеке. Чудище сторожило ее; не зря его челюсти были окрашены в предательский желтый! Вздохнув, она села на пол, обхватила колени руками и стала покачиваться вперед-назад, пытаясь успокоиться.

Нужно было перетерпеть, подождать до вечера или даже до ночи; тогда медведь уйдет сам. Но время тянулось слишком медленно; слишком медленно для ее мыслей! Серый свет неба, непонятный сор в толще такого же непонятного льда, плач морских зверей – от всего этого становилось тошно. Сердце бешено колотилось, зубы стучали, кожу кусал зуд; она сама не заметила, как расчесала раны на запястьях до крови. Может, попробовать спуститься к воде следом за зверями? Поискать вход на другой уровень там? Но что, если входа нет? Как ей тогда вернуться обратно?

Она опять подошла к окну и посмотрела вниз. За торчащими во все стороны рогами кристаллов виднелся остров, засыпанный снегом вперемешку с чем-то черным – может, сажей от устроенного ею пожара? По тающей грязи скользили веретенообразные тела, покрытые светлой шерстью: детеныши. Они не могли вскарабкаться вверх, потому что не отрастили клыков, которыми старшие особи пользовались, как ледорубами. Вот что нужно, чтобы подняться на верхние уровни в случае неудачи; но откуда их взять?..

Она покосилась на растерзанного медведем зверя; потом, протиснувшись сквозь ревущее стадо, коснулась его морды и оттянула усатую губу. Клыки – острые, прочные, изогнутые наподобие серпов, – были сделаны из того же вещества, что и кристаллы вокруг; вещества, несущего в себе отблеск нездешнего огня. Оставалось только вырвать их, но почему-то она колебалась. Сколько раз она выдирала жабры, кости и внутренности из моллюсков и рыб; сколько живых тварей убила, задушив, оторвав головы, выпотрошив – и все ради кусочков золота для жадного старикашки! Так в чем разница теперь? Тем более что мертвому зверю целые челюсти уже ни к чему.

Она схватилась один клык у основания и надавила всем телом. Корень, еще живой и кровоточащий, с хрустом обломился. Драгоценный зуб остался у нее в руках. Другие звери, увидев, как трепыхается тело их товарища, подумали, что тот ожил, и заплясали вокруг, радостно гогоча. Это было плохо. Гораздо хуже, чем когда стражи тыкали и били ее, или растягивали на цепях; или когда жители плевались и швыряли в нее камнями; или когда помощницы во дворце обливали ее кровью и нечистотами. То, что происходило на равнине и в городе, удавалось вынести, потому что иначе и быть не могло. Она знала, что была чужой этому миру, а мир – чужим для нее. Как песчинка, царапающая раковину, и раковина, душащая песчинку перламутром, они обречены были убивать друг друга; в этом не было неправильности или зла. Но морские звери не были чужими здешней странной земле; они родились в этой красной воде, под этим белым небом, и все равно страдали! Дрожь пробежала по ее телу, от макушки до пят, когда она вдруг поняла: не для нее одной – для всех, кто заключен здесь, этот мир был адом.