Дарья Романова - Три нити

– Мое дитя, – говорил он, – ты не умрешь. Ты не умрешь, но станешь как боги. Станешь выше богов.

Рассвет коснулся хрустальных глыб, прошел их насквозь – и те вспыхнули ослепительным, нездешним сиянием. Она поднялась, до скрипа в чешуе сжав оружие, и вошла в воду.

Сначала ничего не нужно было делать – просто качаться на волнах, спиною вверх, лицом вниз, не закрывая веки и согнув руки и ноги так, чтобы они напоминали изломанные конечности камнекраба. Соль кусала воспаленные глаза, но она все же видела, как сверкают внизу кристаллы: густой, диковинной порослью они покрыли обточенные водою ступени и останки морских существ, ленты проводов на стенах и шеи труб, тонких и толстых, медных и серебряных. Между ветвями этих неживых кораллов мельтешили рыбы – одни были длинные, узкие, с темными спинами, другие – большие, с обвислыми белыми боками. Попав в столп идущего сверху света, они вздрагивали, будто просыпаясь, и перемешивались между собою. Темноспинные распускали плавники – широкие, дрожащие, как радужные веера, натянутые на костяную основу; белобокие надували воротники из перистых желтых жабр и разевали рты, выводя неслышную уху песню.

Иногда приходилось поднимать голову и втягивать в легкие воздух; когда пальцы замерзали, она перекладывала обломок рога из правого кулака в левый, и обратно. Мальки, привлеченные движением ее глаз, подплывали совсем близко, но ей не было до них дела: она ждала.

Что, если сегодня чудища не появятся?..

Но ей повезло: когда время перевалило за полдень, из провала вынырнуло несколько зверорыб. В глубине блеснули, изгибаясь, позолоченные спины. Камнекрабы, напуганные вчерашней охотой, сегодня не посмели сунуться в воду; она была одна, а потому сразу привлекла внимание хищников. Самый расторопный великан, наставив на нее витой рог, рванул вверх. Качнувшись на волнах, она увернулась от удара, но уплывать не стала; вместо этого, сжавшись в комок – колени к груди, руки обхватывают икры, – притворилась мертвой. Широкий лоб зверорыбы, весь в желто-охристых пятнах, показался над поверхностью; не заметив подвоха, тварь распахнула огромный рот и проглотила ее целиком.

Страшный шум ударил в уши: это соленая вода бурлила вокруг, утягивая ее вниз, прямо в бездонную глотку – туда, где за сизой пленкой шевелились волокна сжимающихся мышц. Чтобы удержаться в пасти зверорыбы, ей пришлось воткнуть осколок рога глубоко в розовое мясо, прямо под плещущий язык. Это было опасно: выплюнули ее великан раньше времени, ничего бы не вышло! Но, кажется, чудище привыкло к тому, что добыча трепыхается и ворочается в пасти; оно не разомкнуло зубов. Время шло – она успела досчитать до ста пятидесяти трех, а зверорыба все плыла и плыла… И вдруг, вильнув всем телом, повернула куда-то вбок. Сейчас! Цепляясь свободной рукой за выступы желтых зубов, она снова ударила осколком рога, теперь прямо по шершавому языку. Горячая, резко пахнущая кровь хлынула наружу, но тварь так и не открыла пасти!

На мгновение она оцепенела, не зная, что делать, а потом, высвободив рогозуб, направила его острие прямо в сизое, перетянутое хрящами нёбо. Раздался хруст кости; удар был так силен, что оружие, выскользнув из ладоней, полностью исчезло в ране. Кажется, она повредила мозг чудища: оно беспомощно распахнуло рот, раскинуло плавники и, будто огромный пузырь воздуха, заскользило вверх – на корм камнекрабам. Ее тоже тянуло обратно; струи багровой, пузырящейся влаги пихали со всех сторон, хватали за локти и пятки, толкали в грудь. Противясь злым течениям, она вцепилась в потолок уровня – неровный, покрытый водорослями и переплетениями склизких проводов. Воздуха почти не осталось; легкие сводило мучительной судорогой. Еще немного, и она захлебнется!

Пальцы уперлись во что-то – гладкий выступ, просевший от прикосновения, – и вдруг над макушкой заскрипело старое железо… Вода начала убывать.

Над кипящей поверхностью ревел – оглушительней, чем поющие раковины, – нагоняемый невидимыми насосами воздух. Грохотали водовороты, захлестывая ее, швыряя из стороны в сторону. Казалось, будто тысяча ладоней одновременно бьет ее по рту, по носу, по груди и затылку; жгучая пена летела в глаза, всасывалась в легкие при каждом вдохе. Ее долго мотало так, прежде чем бросило на пол, в липкую черную грязь.

Перевернувшись на спину, она уставилась вверх. Там, одна за другой, загорались стеклянные лампы; выпуклые бока толстым слоем облепил соляной налет. Красные огоньки едва тлели внутри, мигая и грозясь совсем погаснуть, и все же света хватило, чтобы убедиться: срединный провал, точно крышка огромного котла, закрыла круглая выдвижная пластина. На ней проступали знаки, похожие на следы птичьих лап на снегу, но разобрать их она не умела. Еще с потолка свисали переплетения проводов и водорослей – черных, зеленых, багровых; там, где шумели отверстия вентиляции, морская трава развевалась в воздухе, хлеща влажными космами по стенам. Что-то затрепыхалось рядом; она скосила глаза и увидела серебряного малька, подскакивающего в обмелевшей луже. Кажется, этот уровень затопило давным-давно.

Наконец, отдышавшись, она смогла встать и оглядеться. Пространство вокруг было совсем невелико – не шире пятидесяти шагов от края до края. Пол покрывала густая взвесь, в два-три пальца глубиною: гнилые листья ламинарии, останки рыб, копошащиеся в отбросах рачки-падальщики. По этой темной жиже текли соленые ручьи, собираясь в глубоком пруду посреди залы… Среди колоний мидий, захвативших каменные стены, она заметила выбитые на равном расстоянии ниши – не слишком больше и, кажется, пустующие. Из любопытства она подошла к одной и заглянула внутрь. В полу была проделана дыра, глубиной в три локтя, перекрытая снизу толстой решеткой. В проемах между прутьев курилась чернота – тихая, страшная; стоило ненадолго задержать на ней взгляд, как голова начинала кружиться. Но хуже было то, что лежало поверх – свернувшийся, искореженный труп, полуприкрытый сгнившей одеждой. Торчащие наружу кости, склизкие ошметки кожи, куски лилового мяса – все какое-то вязкое на вид, будто это и не человек вовсе, а куча медуз, выброшенная волнами на берег. Изъязвленное лицо залепили пряди черных волос, живот вздулся, искажая очертания тела, но она все-таки догадалась, что это была женщина. На груди мертвеца блестел кусочек чистого золота, ничуть не потемневший от времени или влаги.

Из дыры разило гнилью и особым, тяжелым запахом: она уже чувствовала такой раньше, но не помнила, где. Закрывая рот и нос ладонью, она отступила от проема. Тревога, которая давно не покидала ее – с тех самых пор, как она услышала чужие шаги на лестнице, – теперь стала еще сильнее. Нужно было быстрее уходить отсюда! Но куда? И как?