Дарья Романова - Три нити

Я с трудом поднял голову и вгляделся во мглу. С левой стороны от города туман и правда окрашивался красным – там пылал неугасимый огонь мест кремации Палден Лхамо; справа от Бьяру подымались белые вершины, где шенпо проводили небесное погребение; а прямо перед столицей лежали голые черные поля. Языки рыхлой земли дотягивались даже сюда, от обилия влаги превращаясь в грязь; по ней лениво разгуливали большие бородатые птицы, время от времени выуживая что-то из-под лап – то ли личинок, то ли семена, то ли кости. Их собратья тучей облепили яркье, выстроившиеся вдоль дороги; кажется, птицам нипочем было проклятье, согнувшее шеи даже могучим якам! Беспокойно вертя головами, они наблюдали за караваном – может быть, выискивали, чем поживиться? Их зобы трепетали, как кузнечные меха; время от времени они перекрикивались гортанными голосами.

– Мардо, – шепотом спросил я. – Как эти твари называются?

– Это вороны, – ответил дядя, косясь на пернатых наблюдателей. – Смотри, не трогай их! Говорят, если нападут стаей, могут даже быка заклевать. Да и вообще, лучше ничего здесь не трогай – в таком святом месте любой половник может оказаться с подвохом.

Через долгий час мы миновали пару огромных, полувросших в землю чортенов. Хоть те и покосились от старости, в трещинах на камне не росло ни лишайника, ни травы, и даже вездесущие воробьи с вьюрками не устроили гнезд в их полых телах. Должно быть, чортены отмечали ту самую «пасть», о которой толковала Кхьюнг: как только караван оставил их позади, дышать стало легче. И только тогда я понял: мы приблизились к городу достаточно, чтобы разглядеть три главных сокровища Бьяру – Мизинец, Перстень и Коготь.

Мизинцем называлась черная скала, на которую боги когда-то сошли с небес, – отпрыск Северных Гор, подпирающих спину города. Она и правда походила на оттопыренный палец великана, блестящий от слюдяного жира! Из рассказов торговцев я знал, что у подножия Мизинца лежало незамерзающее озеро Бьяцо, невидимое отсюда; его поверхность была гладкой и не имеющей собственного цвета, как лучшее из зеркал. Оттуда брала начало река Ньяханг, протекающая сквозь всю страну и разделяющаяся к югу на тысячи потоков.

Внизу под скалою, у самой кромки воды, стоял Перстень – дзонг 40 40 Дзонг (тиб.) – крепость. Железного господина, закрытый и для мирян, и для служителей других богов. Там обучались шенпо, служившие Эрлику; по слухам, самые главные из них, почжуты 41 41 Почжут (монг.) – в мистерии Цам – «товарищ», сопровождающий божество. Зд. – ближайшие к Эрлику шены. , имели право подняться во дворец богов.

И его я смог рассмотреть. Чу́дное это было жилище! Оно не походило ни на обычный дом, ни на лакханг – скорее, на огромный железный крюк, вбитый прямо в скалу; не зря его называли Когтем. Луновидная тень дворца падала так далеко, что в любое время дня скрывала от солнца часть улиц Бьяру; а загнутое вверх острие подымалось над облаками.

– Господин Зово, – заискивающе просипела Сота. – Не могли бы вы растолковать нам, как ше… знаток. Мы слыхали, что, если праведник закончит жизнь в озере у подножия Мизинца, его душе позволено будет подняться по волшебной веревке мутаг в Коготь, к богам, и прислуживать потом самому Железному господину. Правда ли это?

Тамцен мелко затряс головой, поддерживая вопрос супруги. Две пары слезящихся старческих глаз с надеждой уставились на бывшего шена.

– Конечно, праведники порадуют сердце Железного господина, если утопятся у его порога, – уверил их Зово, высунув нос из-под улиточьей раковины короба. – Не могу обещать, что их пустят драить полы в Когте или убирать навоз за божьей ваханой – это, все-таки, слишком великая честь, сами должны понимать. Но они сослужат Эрлику хорошую службу, это точно.

Хотя путь через горы и занял больше времени, чем рассчитывала госпожа Домо, наш караван все же пришел к Бьяру за неделю до начала новогодних празднеств – и тут же стал таять, как ком влажного снега. Сначала исчез Зово – так незаметно, будто сквозь землю провалился… а может, и правда провалился, кто его знает. Затем Сота и Тамцен скрылись в извилистых улицах на западных окраинах столицы: они вроде бы собирались гостить у дальних родственников. Наконец, с нами попрощались и сестры Сэр. Кхьюнг напоследок подошла ко мне и положила горячие пальцы на затылок.

– Береги себя, Нуму. Может, еще увидимся, – сказала она с улыбкой. Прийю лукаво подмигнула мне, а Макара только нахмурила брови и встряхнула мешок с поклажей, напоминая сестрам, что время дорого.

И все же бо́льшая часть торговцев остановилась под одной крышей, в месте, прозванном Длинным Домом. Это было огромное ветхое здание из темно-коричневого кирпича и рассохшегося дерева, похожее очертаниями на букву «Па». На четырех верхних этажах были комнаты для постояльцев, куда набивалось по десятку голов в каждую. Внизу обустроили стойла для баранов и яков, а еще склады товаров – там, плюясь катышками жевательного корня и поигрывая тяжелыми дубинами, бродили злые на весь свет сторожа с вымоченными в хне хвостами. Еще в Длинном Доме был глубокий подвал, прохладный даже в летние дни; обычно в нем хранили кувшины с ароматными маслами и сладкие плоды из южной страны, но в этом году он пустовал. Ну и самое главное: во внутреннем дворе расположился один из городских рынков, с утра до вечера изрыгавший мутную пену шума и отборнейшей ругани, которой вторили стаи хохочущих воронов.

Мардо тоже решил поселиться в этом дымном и неуютном месте. Мне же лучше спалось внутри нашей повозки, а не на облюбованной блохами подстилке наверху, – тем более что зимы в столице считай, что и не было. Каждый вечер на Бьяру опускался туман, густой и белый, как молоко, и согревающий не хуже ватного одеяла. Сквозь его пелену подслеповато мигали зажженные на крышах курильницы; я смотрел на них, полной грудью вдыхая запахи санга 42 42 Санг – благовоние из можжевельника. и мокрой шерсти, пока глаза совсем не слипались.

Первую неделю жизни в Бьяру я ни разу не выходил в город: все время с рассвета и до заката мы с дядей проводили на рынке, распродавая привезенное с таким трудом добро. Но и отсюда, из-за кирпичных стен и толстых гаруд на крышах, уже видны были яркие связки дарчо и дым над площадью Тысячи Чортенов, уже слышны были призывы труб и барабанов и радостные крики толпы, собравшейся на праздник. Ну, и на жителей столицы я насмотрелся вдоволь. Несмотря на теплую погоду, все здесь, от мала до велика, разгуливали в сапогах и туфлях и никогда не спускали с плеч рукавов чуба; наоборот, под них еще и рубахи напяливали! Неудивительно, что горожанам то и дело приходилось обмахиваться веерами; у тех, что попроще, они были из ткани, а у богатеев – из павлиньих перьев и слоновой кости. А сколько украшений сверкало в гривах, на груди и на лапах! Особенно усердствовали знатные дамы: некоторые волокли на себе такую груду золотых поясов, амулетниц-гао, фигурок цаца, янтарных пластин, кораллов и ожерелий из бусин дзи, что и ходить-то толком не могли.