Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра

Возможно, вы обо мне что-то слышали.

Если эта история должна хоть отчасти быть похожа на книгу моих деяний, начать следует с начала. С того, кто я и что я на самом деле. А для этого вам следует помнить, что, прежде чем сделаться кем бы то ни было еще, я был одним из эдема руэ.

Вопреки распространенному мнению, отнюдь не все странствующие актеры – эдема руэ. Моя труппа не была толпой оборванцев, которые паясничают на перекрестках ради нескольких пенни и поют песни, чтобы не лечь спать без ужина. Мы были придворные актеры, люди лорда Грейфеллоу. Для большинства городков наш приезд был более важным событием, чем праздник средьзимья и солинадские игры, вместе взятые. Наша труппа обычно путешествовала как минимум на восьми фургонах и включала более двух десятков артистов: актеров и акробатов, музыкантов и фокусников, жонглеров и шутов – мою семью.

Отец мой был лучшим актером и музыкантом, чем все, кого вы видели в своей жизни. У матери моей был прирожденный дар слова. Оба они были очень хороши собой, черноволосые и смешливые. Они были руэ до мозга костей и, в общем, этим все сказано.

Ну, если не считать того, что мать моя, прежде чем войти в труппу, была из знати. Она мне рассказывала, что отец выманил ее из «жуткого, унылого ада» сладкими песнями и еще более сладкими речами. Я мог только предположить, что она имела в виду Три Перекрестка, – мы туда ездили навещать родственников, когда я был совсем маленький. Один раз.

Родители мои так никогда и не поженились по-настоящему – я имею в виду, они так и не дали себе труда официально благословить свои отношения в какой-нибудь церкви. Меня это ничуть не смущает. Друг друга они считали мужем и женой и не видели особого смысла сообщать об этом властям или Богу. Я уважаю их выбор. Сказать по правде, они выглядели куда счастливее и были куда более верны друг другу, чем многие официально женатые пары, которые я повидал с тех пор.

Нашим покровителем был барон Грейфеллоу, и его имя открывало многие двери, которые, как правило, для эдема руэ закрыты. За это мы носили его цвета – зеленое и серое – и заботились о его репутации, куда бы мы ни приходили. Раз в год мы проводили два оборота в его имении, развлекая его и его домашних.

Это было счастливое детство. Я рос как будто посреди вечной ярмарки. Во время долгих перегонов между городами отец, бывало, читал мне всякие знаменитые монологи. Читал он в основном по памяти, и голос его разносился над дорогой на четверть мили. Помню, как сам я читал вслух, подыгрывая ему за второстепенных персонажей. Особенно выразительные отрывки отец предлагал мне прочесть самому, и я научился любви к хорошему слову.

Вдвоем с матерью мы сочиняли песенки. А то еще, бывало, родители разыгрывали романтические диалоги, а я следил за ними по книжке. Для меня это тогда было все равно что игра. Я не понимал, что меня таким образом, исподволь обучают ремеслу.

Ребенком я был любопытным: задавал много вопросов и горел желанием учиться. Поскольку учителями у меня были актеры да акробаты, неудивительно, что я так и не привык бояться уроков, как большинство детей.

Дороги в те дни были куда менее опасны, однако же люди осмотрительные предпочитали путешествовать вместе с нашей труппой, так оно вернее. И они пополняли мое образование. Я нахватался знаний о законах Содружества у бродячего адвоката, который то ли слишком много пил, то ли слишком важничал, чтобы отдавать себе отчет, что читает лекции восьмилетнему мальчишке. Искусству следопыта меня научил охотник по имени Лаклит, который путешествовал с нами почти целое лето.

Про грязные интриги королевского двора я узнал в Модеге от… куртизанки. Как говаривал мой отец, «Щуку всегда называй щукой. Лопату – лопатой. Но шлюху всегда называй «леди». Жизнь у них и без того несладкая, а вежливость еще никому не повредила».

От Гетеры слегка пахло корицей, и в девять лет она почему-то завораживала мое воображение, хотя я и не понимал почему. Она научила меня никогда не делать наедине того, чего я не хотел бы вынести на публику, и предупреждала, чтобы я старался не разговаривать во сне.

Ну и еще был Абенти, мой первый настоящий учитель. Он научил меня большему, чем все остальные, вместе взятые. Если бы не он, я никогда бы не стал тем, кто я есть.

Прошу вас, не вините его за это. Он хотел как лучше.

– Проезжайте-ка дальше, – сказал мэр. – Встаньте за околицей, и никто вас не потревожит, если только вы не станете затевать драк и тащить то, что не ваше. – Он многозначительно взглянул на моего отца. – А завтра отправляйтесь своим веселым путем. Представлений нам тут не надо. От них больше неприятностей, чем они того стоят.

– У нас лицензия есть, – сказал отец, доставая из внутреннего кармана куртки сложенный лист пергамента. – Нам, вообще-то, положено давать представления.

Мэр покачал головой и даже не взглянул на наше письмо о покровительстве.

– От этого люди буянить начинают, – твердо сказал он. – В прошлый раз произошла безобразная свара прямо во время представления. Перепились, перевозбудились… Ребята вышибли двери в городском зале и расколотили столы. А зал-то, между прочим, общественный. Чинить-то потом городу. Расходы-то какие!

К этому времени наши фургоны уже начали привлекать внимание. Трип жонглировал потихоньку. Марион с женой разыгрывали импровизированное представление марионеток. Я наблюдал за отцом из глубины нашего фургона.

– Мы, конечно, не собираемся причинять обид ни вам, ни уж тем более покровителю вашему, – сказал мэр. – Просто наш город не может себе позволить еще одного подобного вечера. В качестве жеста доброй воли я готов вам предложить по медяку на брата – скажем, двадцать пенни – просто за то, что вы поедете своей дорогой и нам тут никаких неприятностей чинить не станете.

А надо понимать, что для каких-нибудь беспризорных оборванцев, живущих впроголодь, двадцать пенни действительно большие деньги, но для нас это было просто оскорбительно. Ему следовало бы заплатить нам сорок за вечернее представление, предоставить в наше распоряжение городской зал, приличный ужин и ночлег в трактире. Ну, от ночлега бы мы, конечно, вежливо отказались: у них там наверняка клопы и блохи, а у нас в фургонах постели чистые.

Возможно, отец был удивлен или оскорблен, но, если так, виду он не подал.

– Собираемся! – крикнул он через плечо.

Трип без особых церемоний рассовал свои камушки по карманам. Марионетки остановились на полушаге и исчезли в коробках. Несколько десятков горожан разочарованно взвыли. Мэр вздохнул с облегчением, достал кошелек и вынул два серебряных пенни.

– Непременно расскажу барону о вашей щедрости, – уклончиво сказал мой отец, когда мэр положил деньги ему в руку.