Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра

Мэр застыл, не закончив движения:

– Барону?

– Барону Грейфеллоу. – Отец помолчал, выжидая, когда на лице мэра мелькнет искорка понимания. – Владыке восточных болот, Худумбрана-на-Тирене и Видеконтских холмов. – Отец окинул взглядом горизонт: – Мы же все еще в Видеконтских холмах, да?

– Ну да, – протянул мэр, – но сквайр Семелан…

– А, так мы в землях Семелана! – воскликнул отец, оглядевшись так, будто только теперь сообразил, где находится. – Худощавый такой господин с аккуратной бородкой? – Он потер пальцами подбородок.

Мэр молча кивнул.

– Славный малый, чудный певческий голос. Я с ним встречался прошлой зимой, когда мы занимали барона на средьзимье.

– Ах да, конечно. – Мэр сделал многозначительную паузу. – Разрешение ваше посмотреть можно?

Я следил за мэром, пока он читал письмо. Времени на чтение ушло довольно много: отец не потрудился упомянуть большую часть бароновых титулов, таких, как виконт Монтронский и лорд Треллистонский. В общем, суть в следующем: этот городишко и земли вокруг него действительно принадлежали сквайру Семелану, но сам Семелан был вассалом Грейфеллоу. Короче говоря, Грейфеллоу был капитаном корабля, а Семелан палубу драил да честь отдавал.

Мэр свернул пергамент и вернул его моему отцу:

– Понятно…

И все. Помню, как я был ошеломлен тем, что мэр не извинился и не предложил отцу больше денег.

Отец тоже помолчал, потом продолжал:

– Город в вашей юрисдикции, сэр. Однако выступать мы все равно будем. Либо здесь, либо прямо за околицей.

– Зала не дам! – твердо сказал мэр. – Не хочу, чтобы его снова разнесли.

– Да мы можем и прямо тут выступить, – отец указал на рыночную площадь. – Места тут достаточно, и за околицу никому выходить не придется.

Мэр замялся, хотя я просто не верил своим ушам. Мы действительно иногда выступали прямо на площади, потому что в городе не было ни одного достаточно просторного зала. Два из наших фургонов нарочно были устроены так, что раскладывались в сцену. Но за все свои одиннадцать лет я мог бы пересчитать по пальцам случаи, когда бы нас нарочно заставляли играть на площади. Ну а уж за околицей мы еще ни разу не играли!

Однако же от этого нас избавили. Мэр наконец кивнул и жестом подозвал моего отца поближе. Я выскользнул из фургона с другой стороны, подошел поближе и успел расслышать конец фразы:

– Народ-то у нас богобоязненный. Так чтобы ничего вульгарного или там ереси какой. А то с предыдущей труппой, что тут побывала, мы лиха хлебнули сполна: две драки, у людей белье с веревок попропадало, а одна из Брэнстоновых дочек в интересном положении теперь.

Я буквально вышел из себя. Я все ждал, когда же отец с присущей ему язвительностью объяснит этому мэру, в чем разница между простыми бродячими лицедеями и эдема руэ. Мы не воруем. И никогда не допустим, чтобы ситуация настолько вышла из-под контроля, чтобы какие-то пьянчуги разнесли зал, где мы выступаем.

Но отец ничего такого не сказал, только кивнул и вернулся назад к фургону. Он махнул рукой, и Трип вновь принялся жонглировать. Марионетки тоже вынырнули из коробок.

Он обошел фургон и увидел, что я стою, прячась за лошадьми.

– Судя по твоему виду, ты все слышал, – сказал он, криво усмехаясь. – Идем, мой мальчик. Он заслуживает высшей оценки – не за любезность, так хоть за честность. Он просто сказал вслух то, что прочие люди думают про себя. А ты как думал, почему, когда мы расходимся по своим делам в большом городе, я велю людям держаться по двое?

Я понимал, что это правда. И все равно, мальчишке проглотить такую пилюлю было нелегко.

– Двадцать пенни! – уничтожающе бросил я. – Будто милостыню подал!

Вот что самое трудное в том, чтобы расти одним из эдема руэ. Мы повсюду чужие. Многие видят в нас бродяг и голодранцев, другие считают нас немногим лучше воров, еретиков и шлюх. Когда тебя обвиняют в том, в чем ты невиновен, это нелегко, но еще хуже, когда на тебя смотрят свысока олухи, отродясь не прочитавшие ни единой книги и не бывавшие дальше двадцати миль от места, где родились.

Отец расхохотался и потрепал меня по голове:

– Ты бы лучше пожалел его, мальчик мой! Мы-то завтра уедем своей дорогой, а ему-то до гроба придется жить с самим собой!

– Невежественный пустомеля! – с горечью бросил я.

Отец твердо положил руку мне на плечо, давая понять, что я сказал достаточно.

– Думаю, это оттого, что Атур рядом. Завтра двинемся на юг: там и пастбища зеленее, и народ подобрее, и девушки милее!

Он развернулся в сторону фургона, приложил ладонь к уху и ткнул меня локтем в бок.

– Я все слышу! – пропела матушка из-за стенки. Отец ухмыльнулся и подмигнул мне.

– Ну и что ставить будем? – спросил я у отца. – Ничего вульгарного, имей в виду! Народ-то у них богобоязненный.

Он посмотрел на меня:

– А ты бы что выбрал?

Я крепко задумался.

– Я бы взял что-нибудь из Брайтфилдовского цикла. «Как закалялся путь», что-нибудь вроде этого.

Отец поморщился:

– Так себе пьеса.

Я пожал плечами:

– А они не увидят разницы. К тому же там то и дело Тейлу поминают, тут уж никто не скажет, что пьеса вульгарная. – Я посмотрел на небо: – Главное, чтобы дождь не ливанул посреди представления.

Отец взглянул на тучи:

– Ливанет непременно. Ничего, бывают вещи и похуже, чем играть под дождем.

– Например, играть под дождем и получить плату шимами? – спросил я.

Тут торопливым шагом подошел мэр. Лоб у него блестел от пота, он слегка отдувался, как будто бегом бежал.

– Я тут потолковал кое с кем из совета, и мы решили, что ничего, можете играть и в зале, если хотите.

Языком тела отец владел безукоризненно. Было совершенно очевидно, что он оскорблен, однако вежливость не позволяет ему сказать об этом прямо.

– Я, право, не хотел бы вас обременять…

– Нет-нет, что вы, что вы! На самом деле, я настаиваю!

– Ну хорошо, раз уж вы настаиваете…

Мэр улыбнулся и торопливо удалился.

– Ну-у, чуток получше, – вздохнул отец. – Пояса пока что затягивать не придется.

– По полпенни с головы! Да-да. Кто без головы, проходит задаром! Спасибо, сэр.

На входе стоял Трип. Его дело было следить, чтобы никто не пролез бесплатно.

– По полпенни с головы! Хотя, судя по розовым щечкам вашей дамы, с вас, пожалуй, следовало бы взять как за полторы головы. Хотя это, конечно, не мое дело…

Трип был остер на язык, острее всех в труппе. Так что он лучше всего подходил для работы, где требовалось следить, чтобы никто не попытался отболтаться или проломиться силой. В своем серо-зеленом шутовском трико Трип мог ляпнуть вообще что угодно, и это сошло бы ему с рук.

– Здрасьте, мамочка! Нет, за малого платить не надо, но, если начнет орать, либо сразу дайте ему титьку, либо выйдите с ним из зала.