Гидеон Эйлат - Бич Нергала

— Ба-а! — дурашливо воскликнул Родж. — Знакомая харя!

— Где? — Атаман оторвался от тягостных раздумий.

— Вон. — Родж показывал длинным узловатым пальцем, покрытым рыжими волосками. — Седьмая телега.

На седьмой телеге ехали двое: ездовой бычьего телосложения, с ног до головы увешанный оружием, и тощий бледнокожий молодой человек с черными волосами до плеч. Его торс защищала дорогая бронзовая кольчуга из цепей, у левого бедра лежал небольшой треугольный щит, во оружия атаман ни на нем, ни рядом с ним не увидел.

И еще предводителю солдат удачи бросилось в глаза, что за этой повозкой идет только один оседланный конь.

— Ангдольфо. — Он недоуменно покачал головой. — Надо же. Ты-то его откуда знаешь? — спросил он у Роджа.

— Так я ж у его папаши служил начальником личной стражи. Кремень был человек, папаша-то. Как-то раз охотился во хмелю, не усидел на коне и хвать башкой о здоровенный валун, так веришь ли, искры брызнули! Треснул камень, ей-ей, не вру! Правда, и башка не выдержала. Ну, я тогда и подался в ратники — у щенка неинтересно служить, он же пить не умеет.

— Зато, небось, девкам спуску не дает.

Родж хохотнул — горазд же Евнух шутить! Правда, все об одном, о бабах. Атаман и Байрам ухмыльнулись.

— Стало быть, прихватили красавчика, — задумчиво проговорил Байрам, не сводя глаз с Ангдольфо. Повозки двигались медленно, буйволы никуда не спешили и вяло реагировали на плети и стрекала, — апийцы еще не скоро приблизятся к холму.

— А может, сам перебежал? — Атаман тоже разглядывал когирца. — Странно, что лапки не связаны.

— Да куда тут денешься, когда кругом верховые? — резонно поинтересовался Ямба.

— Тогда почему кольчугу оставили? — ворчливо спросил Байрам, разделяя недоумение атамана. — И одежку дворянскую? Они дохлую ворону, и то ощиплют, а тут такой павлин!

— А самое странное, что его не прирезали, — промолвил атаман. — Не берут они в плен мужчин, вот какая штука. Даже ради большого выкупа не берут. Обычай не позволяет. — Он привстал на четвереньки и, сползая с гребня холма, негромко сказал товарищам. — Ладно, отобьем — все расскажет. Может, еще сгодится нам.

— А не сгодится — так что, кола пожалеем? — с усмешкой проговорил Родж, и атаман догадался, что служба начальником стражи у старого барона не всегда казалась бритунцу медом.

Сотник Нулан скакал на низкорослом, но крепком кауром жеребце в головном дозоре. Узкие глаза степняка под сросшимися бровями без устали обшаривали покатые горизонты, тогда как все тело было расслаблено, руки едва удерживали повод — наездник отдыхал в седле. Он бы охотно вздремнул — прямо так, на коне, — если бы обоз с добротным оружием, прочной одеждой и обувью, столовым серебром и трофейной войсковой казной продвигался по своей, а не по вражеской земле.

Обоз был снаряжен еще день назад, и не Нулан со своей недобитой сотней, а желторотый холуй Ияр с гораздо большим отрядом должен был вести его в Ап, но вчера в Каи-Хана словно дракон вселился. Он чуть не избил агадейских друзей, чем-то прогневивших его, а Нулан, попавший случайно под горячую руку, был осыпан грозными проклятьями и получил приказ немедленно уводить обоз с добычей — ко всем вонючим демонам, к Нергалу в задницу, но если, собака, через неделю брат не увидит телег на своем дворе, он скормит твои тухлые потроха домашним гиенам.

На глазах у Нулана злорадствующий Ияр — чуть ли не единственный грамотей на всю апийскую армию — нацарапал письмо под диктовку Каи-Хана, привязал к ножке почтового сизаря, и оно полетело в Ап.

И вот обоз трясется по дороге, вернее, по широкой каменистой тропе, и не остановится, пока не переберется через реку по ветхому деревянному мосту. На той стороне реки деревенька, неделю назад Нулан сам спалил ее по приказу Каи-Хана, но там осталось несколько мазанок, у которых сгорели только крыши, а больше нечему было гореть, — за глинобитными стенами можно отдохнуть до рассвета. Лучше бы, конечно, идти по ночам, а днем отсиживаться в укрытиях, но ведь буйволам этого не объяснишь, тупая скотина если остановится, так ее уже ничем с места не сдвинешь, и сотник все чаще подумывал о том, что буйволов, наверное, придется бросить, а в повозки запрячь коней, иначе обозу никак, ну никак не добраться до Кара-Апа в недельный срок. У апийского воина только один друг — быстроногий конь, запрячь боевого скакуна в телегу — все равно что предать. Но уж лучше предательство, чем бесславная гибель в клетке с гиенами.

Не сама угроза смерти, а ее нелепость пугала Нулана — отпрыск уважаемого рода, ветеран десятков набегов, командир сотни самых отчаянных головорезов в победоносной армии Каи-Хана достается зловонным хищникам за то, что не справился с пустяковым заданием. Позор, несмываемое пятно на весь род, глумливый смех сопливых юнцов в глаза почтенным старцам. В беспомощной злости Нулан скрипнул прокуренными зубами, рука сдавила сыромятный повод. В обозе девять телег, на каждую выходит по три коня — кавалерийских, совершенно непривычных к упряжи, особенно к воловьей. Но лошадь боится боли, слушается длинного кнута или стрекала — ореховой палки с медным шипом на конце. Сотник едва не застонал, вообразив, как будет собственноручно истязать любимого скакуна. И даже если он, до беспамятства вымотав людей и коней, доберется за неделю до Кара-Апа, то не получит ни дня на отдых, Авал-Хан сразу отправит его назад, а там новые бои, новые потери и новые незаслуженные оскорбления.

Кай-Хан невзлюбил своего сотника, слишком часто гостившего в шатре у агадейских советников, и у Нулана уже давно созрела уверенность, что повелитель не успокоится, пока не сживет его со свету. Нулан уже не раз прощался с жизнью, когда его сотню гнали на убой, он чудом вырвался из Гадючьей теснины, где от конницы не было никакого проку, где прочные доспехи, двуручные мечи, дальнобойные луки и арбалеты наемников имели все преимущества над короткими луками, саблями и легкими пиками апийских всадников. Прикрывая отход (а вернее, паническое бегство) недорубленной, недострелянной апийской пехоты, Нулан потерял тридцать девять своих родичей и был ранен в бедро, и что получил в награду от злонравного полководца? Площадную брань в присутствии товарищей по оружию, упреки в трусости, а самое страшное — обещание лишить сотню законной доли добычи, если Нулан «не возьмется за ум».

Последние дни сотник вел себя тише дождевого червя, но тут агадейцы, как будто их Нергал за язык дергал, принялись выпячивать его достоинства. Понятно, к чему могло привести такое заступничество — Каи-Хан, совершенно остервенев, посадил Нулана под арест за ничтожную провинность и обещал «прислонить к столбу». Но потом все-таки выпустил, и в тот же день сотник пошел в бой за Бен-Саифом.