Гидеон Эйлат - Бич Нергала

В полдень они встретили среди низких холмов десяток безоружных апийских воинов. Степняки не пытались сопротивляться, когда их окружили семьдесят с лишним когирских всадников в сверкающих бронзовых доспехах. Вымаливая пощаду, они рассказали историю своих злоключений: их конная сотня преследовала дезертиров, укравших у Каи-Хана обоз с добычей, и нарвалась на засаду. Все их товарищи полегли под коварным ударом изменников, объединившихся с нехремскими дезертирами, а сами они попали в плен. Затем их отпустили без лошадей и оружия, а командиру дали коня, чтобы он отправился к Каи-Хану и рассказал о своей неудаче, и сотник Ияр, да покарают его боги за глупость и малодушие, умчался быстрее ветра, бросив своих верных солдат на произвол судьбы. Они долго брели по курганам, ночью сбились с пути, а утром так и не сумели найти дорогу к своему стану.

По их сбивчивым описаниям один из когирцев определил, где сотня Ияра попала в западню, и взялся довести отряд.

Без лихих коней и острых сабель апийцы выглядели жалко, от их воинственности не осталось и следа, но Конан понимал, что оставлять их живыми на нехремской земле опасно. Если волк повадился резать овец, он не уймется, пока не истребит всю отару. Превозмогая недовольство, он смотрел, как пленникам дают отойти на полет стрелы, а затем несколько когирских воинов, по молодости лет не слишком хорошо владеющих своим ремеслом, внимая наставлениям ветеранов, наклоняют вдоль земли длинные копья и пускают коней вскачь.

Равнодушная степь проглотила предсмертные вопли. Вскоре молодые всадники вернулись, по разу вонзили копья в землю, чтобы счистить кровь с наконечников, и кавалькада двинулась на северо-восток.

Где-то за полночь они отыскали ухабистую дорогу, петлявшую среди курганов и балок, и по ней довольно быстро добрались до реки. В этом месте обрезанные поймой холмы выполаживались, и дальше река змеилась по чуть всхолмленной голой равнине. С перекатов доносился шум воды. Несколько человек отправились вверх и вниз по течению и почти сразу обнаружили брод — россыпь осклизлых валунов, над которыми журчали белые бурунчики. Левее них виднелся ряд тонких кривых жердей; один из когирцев разделся донага и двинулся от вешки к вешке, благополучно добрался до противоположного берега, вернулся и сообщил, что здесь легко пройдут и люди, и кони.

Когда брод остался позади, они выбрали подходящее для ночлега место, развели костры, приготовили пищу и высушили одежду. Потом когирцы, кроме часовых, легли спать под открытым небом, а Конан и Юйсары вернулись к реке. Они с упоением ласкали друг друга в теплой воде, и дочь пастуха сдерживала крики, которые рвались из груди, распаленной поцелуями и прикосновениями сильных мужских пальцев, а киммериец изобретал все новые ласки, и каждая его фантазия встречала сладострастный отклик. Юйсары отдавалась ему охотно, но без нежности, которую способна дарить только влюбленная; юная пастушка лишь повиновалась велениям своего тела, жадного до наслаждений, успевшего привыкнуть к изощренным ласкам и неутомимости киммерийца, как привыкают к кхитайскому опию или пыльце вендийской конопли.

Со стороны лагеря доносилось конское ржание и человеческие голоса, а ночь осыпала безбрежную степь, точно осажденную крепость, огненными стрелами падающих звезд. Тугое женское тело забилось в объятьях Конана и расслабилось, голова безвольно откинулась на мокрую глину берега, длинные ноги соскользнули под водой с его бедер. А для Конана последний миг блаженства так и не настал, на него вдруг нахлынула тоска, вспомнились безоружные апийцы, послужившие живыми мишенями для необученных копейщиков, вспомнились трупы селян, которые плавали у мельничной запруды, и другие мертвецы в других, далеких, странах, другие женщины в его руках… Иных он ласкал прямо на полях сражений, среди крови и смерти. Законная добыча победителя…

Вся его жизнь прошла в скитаниях и боях, и он не мыслил для себя иной судьбы, нежели судьба воина. Он был еще молод, но по свету о нем бродили легенды; он побывал в десятках стран, и теперь его именем где-то пугали непослушных детей, а где-то оно звучало в сагах и героических песнях.

Он оторвался от Юйсары и на четвереньках выбрался на скользкий берег, на окаменевшую глину, которая крошилась под руками. Он знал, что нехремская девушка провожает удивленным взглядом его темный силуэт, но не обернулся и ничего не сказал. Добрался до груды одежды, сброшенной второпях на траву, ощупью выбрал свою, натянул короткие кожаные штаны и тунику, поднял меч, с которым почти никогда не расставался, и только после этого глянул в сторону реки.

Там стояла богиня водной стихии, под луной и звездами ее влажное тело поблескивало, мокрые черные волосы облепили грудь — два упругих полушария, острыми вершинками смотрящих в разные стороны. Гибкие сильные руки шарили по телу — Юйсары ласкала себя, вспоминая восхитительные ощущения, которые ей подарил Конан. Она снова хотела его, она манила его. И ему вдруг тоже захотелось ее до умопомрачения, еще миг этой пытки вожделением, и он кинется в воду прямо в одежде, овладеет ею стоя, безо всяких любовных хитростей, по-звериному, как покрывает молодую кобылу полудикий степной жеребец. Он перекинул за спину ножны с мечом, повернулся и на ватных ногах двинулся к лагерю, где уже сменились караульные.

Великолепный когирский скакун гарцевал на дороге, нервно вскидывал голову, то и дело взвивался на дыбы. Его ничуть не успокаивали поглаживания по холке и дружелюбный голос над ушами. Он долго мчался во весь опор, и если б не выбился из сил, то непременно избавился бы от непрошенного наездника, который ни обликом, ни запахом совершенно не походил на хозяина и гибкому кавалерийскому стеку предпочитал варварскую нагайку.

Молодой седок тоже охотно предпочел бы стек, привычный с детских лет, и ни за что бы не стал истязать красивое и умное животное, не гонись за ним почти три десятка разъяренных бандитов. Одна из апийских стрел едва не отправила его на серые равнины — она вонзилась в заднюю луку седла. Но украденный арапник с оловянной пуговицей сделал свое дело — разбойничьи кони выдохлись гораздо раньше породистого скакуна злосчастного графа Саромо. Однако барон Ангдольфо все нахлестывал вороного, и лишь увидав с высокого кургана, что преследователи повернули назад, пустил коня шагом.

Дорога вела к броду через пограничную реку, он это знал со слов Нулана, который прилюдно обсуждал с Лжеконаном свои планы. Шайка всерьез вознамерилась пробраться в Даис, предложить свои услуги Зивилле, которой еще совсем недавно служил барон Ангдольфо и которую предал, пойдя на сговор с агадейскими шпионами в Самраке. Теперь Зивилла в Даисе развязывает гражданскую войну, а он спешит в Нехрем, чтобы предупредить Токтыгая о заговоре. Спешит, быть может, навстречу собственной гибели — изменников нигде не гладят по головке, а стареющий царь Нехрема знаменит отчасти тем, что скор и изобретателен на расправу. Но он, когирский дворянин, отнюдь не равнодушный к судьбе своей родины, обязан сделать то, что не удалось злодейски умерщвленному посланнику мятежной знати.