Гидеон Эйлат - Бич Нергала

Вождь испытующе смотрел на Сонго, а у того мурашки бежали по спине. О воинах Гулистана и их ловкости в обращении с клинками по свету ходили легенды. Сабля вождя покоилась в ножнах, знаменитый забарский кинжал — за широким матерчатым поясом, а сам афгул — рыхлый, с землистой кожей лица и мешками под глазами — не походил на ловкого и искусного бойца. Но за последние недели Сонго крепко-накрепко усвоил: внешность бывает обманчива.

— О чем разговор, — ответил он самым что ни на есть беззаботным тоном. — Смотри, сколько душе угодно.

— Ну, так поехали. — Афгул приподнял нагайку и вдруг повернул голову к Тахему. — А ты побудь здесь.

— Я? — Стигиец растерянно заморгал. — Это еще зачем?

— Да просто так. — Афгул ухмыльнулся, но глаза остались суровыми. — Мне спокойнее будет.

Он легонько хлестнул коня, и тот неспешной рысью понес его к когирцам. Сонго поехал вслед, а испуганный заложник остался возле серых рядов.

В полуброске копья от сверкающих когирских шеренг афгул дернул поводья. Сонго остановился рядом, поглядел на вождя и встревожился. В профиль афгул напоминал хищную птицу, высматривающую добычу с утеса; под горбатой переносицей раздувались ноздри. Сонго понял, что афгул разглядывает поочередно каждого воина, не упускает самой ничтожной детали внешности. Ищет кого-то по приметам, догадался когирский дворянин. Конана, кого же еще?

Он покрылся холодным потом, когда взор афгула, пройдя по всему строю конницы, вдруг резко перескочил обратно на Конана. Киммериец держался непринужденно — скалил зубы, балагурил о чем-то с соседями. Грязные косички подпрыгивали, когда он поворачивал голову, но при этом веки киммерийца оставались полуопущенными. Афгул не мог, никак не мог заметить, что у этого когирского солдата зрачки необычного цвета.

Но вождь не сводил с Конана глаз, и тревога Сонго переросла в страх. Что-то не так! Он увидел, как ладонь афгула медленно двинулась к рукояти кинжала.

— Все в порядке? — спросил он бесцветно.

— А? — Вождь резко повернул голову, и откровенная ненависть на его лице сменилась совершенно неискренним дружелюбием. — Да, Тарк, все в порядке. Кроме одного пустячка.

— Пустячка? — с натужным спокойствием переспросил Сонго. — Что ты имеешь в виду?

Дружелюбие вновь сменилось ненавистью.

— А то, что никто из вас, подлых убийц, не уйдет живым с этого перевала. И первым подохнешь ты!

Сонго вскинул руки, чтобы защититься от разящей стали, и вскрикнул от острой боли. Брызнула кровь. Афгул с проклятием отдернул кинжал, а Сонго — пробитую ладонь. Клинок снова взметнулся, чтобы вслед за хищным взглядом афгульского вождя вонзиться в незащищенное горло когирца. В такой ситуации Сонго, не успевшего выхватить меч или кинжал, могло спасти только одно — падение с коня. Он опрокинулся вбок, но противник — ловкий и опытный воин — вмиг разгадал его замысел и перевел прямой выпад в удар сверху вниз с поворотом кисти. Клинок нашел щель между наколенником и поножей, пронзил икру и царапнул о седло. Сонго снова закричал, а вождь афгулов оставил кинжал в ране, загикал, разворачивая коня, и во весь опор помчался к своим. Вдогонку метнулось несколько стрел, но ни одна даже не задела беглеца.

— Стоять! — взлетел над когирскими шеренгами рев Конана. — Не стрелять!

Конь вынес его из рядов и помчал вперед — не за афгулом, а к Сонго, со стоном упавшему на землю. Киммериец спешился и наклонился над раненым. Их окружило несколько воинов, Один достал из седельной сумки и протянул чистые льняные лоскуты.

— В строй! — рявкнул Конан, озираясь. — В любой момент ударить могут. Проклятый афгул меня узнал.

Результаты исследований выглядели неутешительно. Как ни испытывали золотую клетку преподобные Кеф и Магрух, в ней не появилось даже малейшей бреши. Мелкоячеистая сеть только казались золотой — на самом деле «материал», из которого она была «изготовлена», поражал своей эластичностью и прочностью.

Недоумение короля и жрецов усугублялось от того, что на самом деле клетки не существовало. Она появлялась ниоткуда, лишь когда он медитировал — покидал собственное тело и взмывал над землей. Клетка выполняла одну-единственную функцию: ограничивала свободу передвижения души, оставившей тело. Не только души короля, но и Кефа, и Магруха, и Ибн-Мухура, и всех остальных жрецов, спешно привлеченных к опытам. Любой жрец, худо-бедно умевший путешествовать вне тела, ни разу не смог подняться над куполом высотой сорок, а максимальным диаметром — двадцать пять локтей, и посмотреть, что (или кто) витает вовне. Где бы ни находился жрец-исследователь, стоило ему погрузиться в транс и просочиться сквозь собственное темя, как над ним возникал золотой колпак.

Абакомо рвал и метал. Он себе казался бабочкой, которую походя накрыл сачком досужий ловец насекомых, да так и оставил, отвлеченный другими делами.

Ко всему прочему сачок оказался с норовом. И весьма не жаловал любопытных. Как только кто-нибудь из исследователей переступал некие границы дозволенного, колпак старался запугать его, а если не удавалось, наказывал физически.

Так, преподобный Магрух, возвратясь в тело после бесплодной попытки добраться до сути явления, обнаружил у себя на лбу здоровенную шишку, а во рту — зуб, болтающийся на одном корешке. Кеф, витая под куполом, вдруг с ужасом увидел собственное физическое тело — оно поднималось к нему с вытаращенными от боли глазами, разевая рот в немом крике; пальцы удлинялись, превращаясь в омерзительные щупальца, а из ноздрей выскальзывали черви и пиявки. Бывалый эрешит всякого насмотрелся за многие годы трансцендентальной практики, но от сего кошмарного зрелища он едва не тронулся умом. Собрав остатки мужества, Кеф нырнул обратно в тело через плешивую макушку и тотчас оказался на полу с вывихнутой стопой и ушибленным плечом.

Но хуже всех досталось Ибн-Мухуру. Терроризируя его, колпак проявил недюжинную изобретательность; казалось, упорство храброго ануннака только раззадоривает его. Даже у Абакомо дрожали энергетические копии поджилок, когда громадные летучие мыши-вампиры, одна другой ужаснее, так густо облепили Ибн-Мухура, что он даже пошевелиться не мог. Королю, преподобным наставникам и восьми их помощникам, жрецам из обоих храмов, с превеликим трудом удалось вырвать из мышиных когтей изнемогающую душу ануннака. По возвращении в тело он залпом выпил целый кувшин вина, а потом долго ругался, пересчитывая новые седые волосы в шевелюре и бороде.

— А может, его заклинаниями пощупать? — спросил Кеф, когда все остальные методы исследований не дали почти никаких плодов.

Император Великой Агадеи со злостью и страхом поглядел на дымящиеся останки медитативного манка — легкость, с какой несуществующему колпаку удалось разделаться с физическим объектом, наводила на грустные размышления. К заклинаниям ни Абакомо, ни его сподвижники пока не прибегали. Не осмеливались. Он кивнул, и преподобный Кеф, исполнясь мрачной решимости, «произнес» нараспев: