Семен Лопато - Мертвые видят день

Подняв глаза от книги, невидяще Вагасков смотрел на изъязвленную сыростью, растекающуюся черную стену.

– Я чувствую несчастье людей. И я не знаю, как им помочь, и от этого их несчастье становится и моим.

Лицо немца прорезала горькая усмешка.

– Глупый, чувствительный, слепой славянин. Я чувствую, как мокрая, ничтожная, никчемная мерзость пытается застить мой взор и заступить мне путь. И я чувствую силу, чтобы низвергнуть ее.

Словно исцеляясь от какой-то напасти, он передернул плечами.

– Довольно. Ненависть к ничтожеству будет нашим компасом. Идемте. Этот путь наш, и мы проложим его. Девка была права. Больше нам нечего здесь делать. Идемте отсюда.

Быстро повернувшись, он вышел из комнаты, за ним потянулись другие. Нагнувшись, Вагасков быстро перелистал книгу. Оставшиеся страницы были пустыми. Закрыв ее, он вышел, я последовал за ним.

Быстро пройдя через нижний и разгромленный залы, мы вышли на улицу, буря, казалось, утихла – лишь в отдалении грохотал гром, дальним отсветом полыхнула молния, дождь падал на землю серым, нудным, равномерным потоком. Пустая улица была перед нами; услышав неожиданный грохот, я повернул голову – из-за угла, звеня стеклами и мелко сотрясаясь на рельсах, медленно к нам ехал старый, обшарпанный пустой трамвай – никого не было в будке водителя; присмотревшись, лишь сейчас, когда бурлящая вода ушла с мостовой, я заметил врезанные в асфальт рельсы. Монотонно и равномерно, как во сне, поравнявшись с нами, он остановился, двери были открыты. Заторможенно и изумленно глядя на него, как и все мы, немец, лишь мгновенье поколебавшись, быстро поднялся по ступенькам, остальные последовали за ним.

Мелким толчком трамвай тронулся с места, постепенно ускоряясь, тряся стеклами, почти не сворачивая, он пронесся через несколько залитых водой улиц, дома оборвались, потянулись бетонные заборы, пустыри и заброшенные, с выбитыми стеклами строения промзоны; словно не обращая внимания на страшное, чуждое, не нуждающееся в трамвайной сети окружение, трамвай несся вперед; мимо каких-то бетонных будок, упавших столбов, брошенных котельных, резко заскрежетав тормозами, он вынесся на черный заболоченный пустырь; все те же люди с дергающимися лицами и глазами, обращенными внутрь себя, скученно, массой, в мгновенье подбежав, наполнили трамвай; не обращая внимания на первый отпор, словно не заметив его, по пятеро, по шестеро навалившись на каждого, скрутив запястья цепями и проволокой, они вытащили нас наружу; спотыкаясь в грязи, невидяще волоча куда-то, они вытолкнули нас на вязкое, заваленное хламом, замусоренное поле, какие-то странные люди в нелепых диких брезентовых нарядах, вооруженные словно взятым из разгромленного исторического музея оружием, темной массой двинулись к нам; мгновенно развязав нам руки и так же в миг, словно исчезнув, конвоиры что-то бросили под ноги стоявшим впереди немцам, быстро нагнувшись и развернув брезентовый сверток, один из немцев быстро ошеломленно повернулся к остальным – под каплями дождя, тускло отсвечивая сталью, в драном брезенте лежала груда тонких, отточенных средневековых мечей.

Подняв голову, я огляделся – наваленная ярусами груда ящиков, коробок, каких-то ломаных разбитых металлических агрегатов круглым амфитеатром окружала нас, кое-где, на нечеловеческих искореженных сиденьях люди с дергающимися лицами неподвижно сквозь дождь смотрели на нас. Быстро расхватав мечи, немцы и наши, полукругом, увязая в черной жиже, сгрудились, ожидая удара – беспорядочно наскочив, действуя копьями, палашами и мечами, нападавшие кажется кого-то ранили, рубанув кого-то по руке, увидев кровь, с каким-то странным болезненным подъемом, чувствуя плечо кого-то из немцев и нашего торпедиста с другой стороны, подняв меч, я ждал нового наскока – нападавших было в несколько раз больше, но сразу, по тому как они двигались, по тому, как обращались с оружием, видно было, что это были те же безумцы, что сидели на трибунах; полуобернувшись, видя как медленно, волочась, спотыкаясь, нападающие с двух сторон пытаются обойти нас, Вагасков дернул за рукав немца.

– Это комедия! Сбиваемся в круг и отходим к выходу – пока они не окружили нас.

Закрыв глаза, со струями дождя, текущими по лицу, беззвучно шевеля губами, словно в молитве, внезапно раскрыв глаза и сверкнув болезненными, расширенными зрачками, сбросив руку Вагаскова, на мгновенье застыв, оскаленными клыками сверкнув в дернувшейся улыбке, немец, сделав несколько быстрых шагов, вскинутым мечом ткнул вперед.

– Нет! Туда! Туда, где их больше, где они неистовей! Это – путь. Я знаю.

С сомнением бросив взгляд на него, мгновенье помедлив, быстро посмотрев кругом и нехорошо улыбнувшись, Вагасков, сплюнув, острием меча коротко указал в сторону надвигавшейся черной массы.

– Североморцы! – За мной.

Единой массой, подняв мечи, мы бросились вперед; увязая в грязи, с разбегу врезавшись в брезентовых людей, больше массой, чем ударами клинков, мы сбросили передние ряды на землю; вслепую ткнув кого-то клинком, получив удар откуда-то сбоку, споткнувшись, я оказался на земле, чьи-то ноги и тела замелькали надо мной; поднимаясь, снова получив удар сбоку, искупав меч в грязи, опрокинутый на спину, в на мгновенье открывшемся просвете к небесам, вверх, сквозь на миг словно расступившиеся потоки дождя, я увидел, как на нависавшем над нами в воздушной выси обрамленном фигурным гранитом балконе одетые в полупрозрачные, летучих материй платья грациозные женщины, легко опершись на ограду, смотрят на нас.

Перевернувшись и вскочив, я кинулся вдогонку пробивавшимся, Вагасков и немец, вырвавшись вперед, в тесноте пытаясь рубить наотмашь, кулаками, в которых были зажаты эфесы, разбивая зубы, тараном двигались, прокладывая путь остальным; полуобернувшись и отмахиваясь клинками, задние несколько человек на расстоянии клинка держали преследующих; наступая на чьи-то тела – поваленных или убитых, порываясь вперед, несколько раз ткнув наугад в сливающуюся мешанину брезентовых туловищ, на мгновенье подняв глаза, я увидел взлетающую вверх грязную щебневую дорожку, переваливая через борт амфитеатра, она вела куда-то дальше; явно тоже видя ее, немец с Вагасковым и державшиеся к ним к плечу плечо старпом и кто-то из немцев, раня и отпихивая противостоящих, врезаясь в их груду, на мгновенье заставили ее расступиться; ринувшись в просвет, уже не обращая внимания на удары в спины, увязая в расплывающемся щебне, мы выкарабкались наверх – плохо видное в усилившемся дожде нагромождение каких-то бетонных будок и трубопроводов чернело впереди.

Несясь по захламленной земле, свернув за угол какой-то недостроенной конструкции, на мгновенье мы сгрудились, оглядываясь в дожде, некоторые попадали – железнодорожные пути были под ногами. Сделав несколько шагов вперед, отчего-то очень уверенно глядя в какую-то сторону, немец быстрым тычком меча указал путь; бросившись за ним, сквозь дождь, пронесясь шагов сто, взлетев по размытой гравиевой насыпи, мы оказались на растреснутой бетонной площадке – старый приземистый паровоз с платформой и вагоном стоял под заржавленным просевшим навесом; едва не сорвав дверь будки машиниста, боцман исчез внутри, кто-то из немцев кинулся за ним, подбежав и заглянув через болтающуюся дверцу, я увидел, как зажженный факел боцман бросил его в открытую шуровочными дверцами топку, немец лихорадочно крутил вентиль форсунки, топка озарилась оранжевым всполохом; встав цепью вокруг состава, подняв мечи, ожидая нападения догонявших, с поднятыми мечами мы стояли под дождем, дождь лил, закручиваясь под ветром, усиливаясь, никого не видно было в пелене воды, ничьи головы не поднимались над краем площадки; услышав за спиной медленное чуханье, опустив меч, я забрался на платформу, извалянные в грязи и кое-где окровавленные, остальные полезли следом, то ли издевательски, то ли в припадке лихачества кто-то из находившихся в будке дал гудок; усмехнувшись, немец, еще стоящий с опущенным мечом на площадке, забрался на платформу, стоявший чуть поодаль Вагасков – в эпической позе клинком в землю, сложив руки на эфесе, – устало оглянувшись, залез следом, чуханье ускорилось, поезд тронулся с места. Черные постройки города поплыли мимо. Опрокинувшись на спину, положив рядом с собой меч, чувствуя лицом вертикально рушащиеся капли, я закрыл глаза.