Екатерина Быстрицкая - Рарок

Сможет ли мир этот

Ими дышать?

«Рарок наш юный,

Ярости полон,

В доброе племя

Вражду принесет!»

«Он необуздан,

Он беспокоен,

Бруши, опасное

Время грядет!»

«Найрад Великий,

Рах наш мудрейший,

Встань на защиту

Брушей своих!

И от селенья

Хаос и ярость

Ты отврати!»

Лишь для двоих

Противостоянье -

Добрый Витамир

И Хаоса длань,

Непредсказуем –

Пусть сгинет во мраке.

Найрад, защитником

Племени стань!

… Но с трах где бушует,

Нет ясности места…

…Прошло несколько лет. На благодатной земле Большой Ивы все было по-прежнему: ткач создавал волшебные ткани, пахарь гнал перед собой самоходный волшебный плуг, водонос из своего бездонного ведра волшебным черпаком разливал всем воду, а малыш Людша тем временем рос.

Прошло еще несколько лет, во время которых опять же ничего не происходило и все было по-прежнему, то есть абсолютно волшебно. Ну, разве что Буда на радостях по случаю пятилетия сына наколдовал так много сладкой выпечки, что излишек пришлось срочно отвозить брушам, что жили у Скал Кара, чтобы те помогли с ней расправиться.

Школ у брушей Большой Ивы никаких и в помине не было. А зачем? У каждого от природы уже есть свой особенный волшебный дар. Ты растёшь, и дар твой постепенно обретает силу. А как вырастаешь, так и начинаешь им пользоваться, вот и всё. Скажем, есть у тебя волшебный дар шить прекрасные наряды. Идешь к ткачу, берешь у него ткань, какая тебе нравится, затем наколдовываешь из этой ткани какой-нибудь наряд, и обмениваешь его на хлеб или сыр, или воду у других брушей-волшебников.

Малыш Людша наблюдал за тем, как живет его племя, его родители. Он видел, как папа каждое утро наколдовывает булочки и душистый хлеб с тмином. Как мама куски разных материй одним взмахом руки превращает в прекрасные платья и туники. И он мечтал о том, что однажды и он будет тоже что-нибудь наколдовывать.

У некоторых его друзей уже начинало что-то получаться. Малыш Углеш, сын Чароока-мёдовара, однажды прямо у него на глазах взял, да и соткал маленький коврик! Коврик получился с прорехами, но это ничего, ведь его дар Ивар войдёт в силу, только когда Углеш станет годуном, то есть подростком.

А вот Ясинка, дочь Улады-поварихи, однажды во время игры в салки случайно взмахнула рукой, и тут же поднялись все листики земляничных кустиков на поляне. Оказалось, что Ясинка обладала даром Лан – даром собирательства. Такие бруши, как она, запросто могли находить ягоды и грибы. Только по их велению из земли сами собой высовывались целебные корешки, а грибы аккуратно откручивались от грибниц и прыгали в корзинку.

И только дар Людши никак себя не проявлял. Родители молчали и ничего не хотели сыну про его дар рассказывать, сколько он ни просил. Они всегда находили, на что перевести разговор, придумывали, как отвлечь его. Но все эти уловки мало помогали. Родители его друзей бросали на Людшу косые взгляды, иной раз он слышал, как за его спиной шепчутся. Но стоило обернуться, он натыкался лишь на натянутые вежливые улыбки.

Однажды Людша, как и полагается двенадцатилетнему годуну, веселился со своими друзьями на поляне.

– Давайте играть во взрослых! Кто что уже умеет делать? – весёлая девочка с рыжими локонами – всполохами пламени – задорно, щурясь против солнца, смотрела на своих друзей.

– Я могу большой ковер соткать! – похвастался Углеш, сын Чароока, – только мне бы пряжи подходящей… Кто наколдует?

– Я могу! – малышка Смеда подпрыгнула на месте.

Смеда была пряхой. Её дар Либуша проявился буквально на днях, но она говорила о нем так, будто всю жизнь только и делала, что пряла.

– Шерсть кто обеспечит в таком случае?

– Я! – тут же откликнулся Мена, – вчера двух овец у пастуха Дубаша остриг, – довольно добавил он…

Подобных игр у годунков становилось все больше и больше. Теперь каждый день они играли только во «взрослую жизнь». И только Людше это совсем было не по душе. Ведь он вынужден был оставаться в стороне. Он по-прежнему не умел ничего из того, что требовалось его друзьям: ни ткать, ни шить, ни овец стричь… Абсолютно ничего.

Терпению Людши пришел конец. В самый разгар очередной игры он убежал с поляны. Ему стало стыдно, что только у него одного до сих пор не проявился никакой дар, и он боялся, что товарищи снова станут потешаться над ним.

– Мама, я не могу так больше! – выпалил он, едва распахнулась дверь в его дом…

…Ружана опустила руки. Волшебные искорки на кончиках ее пальцев погасли.

– Сынок, ну, что ты такое говоришь!

– Мама, если ты не расслышала, я могу повторить! – Людша сжал кулаки, – я не могу так больше! Я не такой, как они, и я это чувствую! Со мной что-то не так!

– Ну, прекрати, – Ружана подошла к Людше, ласково приобняла его и усадила на стул, – вы опять играли во взрослую жизнь, верно?

– Нетрудно было догадаться… – пробурчал он, утирая нос рукавом.

Ружана сидела рядом и нежно гладила сына по спине. На кончике его локона на мгновение застыла хрустальная капелька, в которой Ружана увидела свое крошечное отражение. Капелька полетела вниз, ударилась о дощатый пол и исчезла.

– Послушай, ты не другой, – сказала Ружана, – у тебя тоже есть дар.

– В самом деле? Есть? Какой же?

Ружана молчала.

– Может быть, я пастух?

Ружана покачала головой.

– Ну, может быть, я землепашец?

– Нет, мой хороший…

– Мама, ну может быть, я как отец, пекарь?

– Нет, мой дорогой…

– Ну почему ты так уверенно говоришь «нет»!? Может, ты просто сама ничего не знаешь и не понимаешь в этом? А? Что ты всё утешаешь меня? Ты не можешь меня утешить своим незнанием!

– Сынок, я вижу, пришло время…

Людша поднял голову. На Ружану смотрели глаза ее сына, огромные и прозрачные, как топазы из недр Скал Кара, что прибывают в селенье в кованом сундуке в обмен на мясо и хлеб, глаза, чистые, как та слеза, задержавшаяся на секунду на его щеке. Как же она не хотела и хотела говорить сыну правду. Она боялась. Но и снять этот тяжкий груз с души она тоже хотела. Двенадцать лет Ружана молчала или уводила разговоры в другое русло. Она дала обещание, и она делала то, что обещала Найраду. Но силы её подходили к концу.

– Мама…

– Да, у тебя есть дар. Но очень необычный. Такого дара, как у тебя, больше нет ни у кого из всего племени брушей.

– Какой же он? – Людша схватил мать за руку от нетерпения, – Я могу им пользоваться? А почему он не проявляется, как у других?

– Я думаю, что твой дар не проявляется, мой дорогой, потому что здесь, в племени, живущем по законам Витамира, никому и в голову не придет просить тебя применить его…