Василий Пряхин - Амулеты

Не поймите меня превратно, но именно после встречи с Владимиром, я полностью перестал верить бабушкин словам. Все-таки в двенадцать лет рассуждаешь не так, как в восемь. Фантазию и реальность ты начинаешь различать. Некогда любимые игрушки «Человек-Паук» и «Монстр Джек», которыми я играл еще два года назад, теперь пылятся в темном ящике, плача по тем былым временам, когда их любимый хозяин играл с ними чуть ли каждый день. Если раньше Новый год был самым любимым праздником – Старый Дедушка Мороз приносил тебе за примерное поведение желаемые подарки (откуда он узнавал, какие именно?) – то теперь это обычный ничем не примечательный праздник.

Я помню, шел и думал, как хорошо, если мне было снова восемь лет, как Танечке, я бы обязательно поверил бабушке. Ведь в восемь лет ты веришь во все чудеса – в том числе и в Деда Мороза – и никто тебя не считает сумасшедшим. Попробуйте в двенадцать сказать незнакомому человеку, что вы были в новом мире, в Иллюзионе, он вас сразу же отправит в психиатрическое отделение на долгое-долгое время. А в восемь вам улыбнуться и скажут: «Молодец, деточка! Возьмешь меня с собой?».

Неужели я взрослею? На этой мысли я подошел к дому.

– Пап? Кто-нибудь есть дома? – спросил я.

Ответа не последовало.

Я слегка был удивлен, что отца не было дома, ибо он по воскресенья постоянно торчал перед телевизором – это был его своеобразный отдых от рутинной работы в школе.

Зайдя в квартиру, я почувствовал ароматный запах сигарет, отчего сильно удивился. Отец бросил курить два или три года назад: врач запретил ему курить.

Откуда идет этот манящий «смертельный» запах?

Я зашел в большую комнату и увидел через большое окно, как отец нервно смолит на балконе. Увидев меня, он выкинул сигарету на улицу (мы жили на третьем этаже) и быстро вошел в комнату.

– Дима! Ты где пропадал? Почему так долго?! – чуть ли не кричал отец, резко закрыв балконную дверь, что даже штукатурка в некоторых местах повалилась на пол. – Я уже весь тут как на дрожжах! Ушел от бабушки в девять. А сейчас уже сколько? Час дня.

– Пап. Но меня мама отправила за козьим молоком к Вовке. Поэтому я и пришел так поздно. А что случилось-то? Сегодня же воскресенье! Вы же знаете, что по воскресенья я гуляю целый день.

– Че…Видимо мама сама забыла, куда тебя отправила, – сказал отец: кожа его лица стало бледной. – Извини, Дим. Я не хотел на тебя кричать. Просто очень сильно испугался. Переживал. Прости. – Папа нежно обнял меня.

– Ничего страшного. А что случилось с мамой? И почему ты вдруг закурил? – настороженно спросил я, глядя на папу, от которого пахла табаком.

– Твоей бабушки стало плохо. Подскочило давление. Ее увезли в реанимацию. Стояние критическое, – сказал он.

Хоть отец Андрей никогда не показывал своих чувств к нашей бабушке, но я-то знал, что он любил ее всем своим добрым сердцем. Было видно не вооружен глазом, как он за нее переживал, когда бабуля слегла в постель.

У моего папы не было матери. Когда он родился, мать бросила его, сбежав в неизвестном направление: ее так и не нашли. Поэтому папу воспитывал строгий и суровый дедушка Василий. Он мне сам рассказывал, как ему не хватало в детстве женской ласки, материнской заботы: он чувствовал себя неполноценным ребенком. Но все изменилось в двадцать один год, когда он встретил мою будущую маму и познакомился с ее жизнерадостной мамой, с моей бабушкой. Для него она стала матерью.

– О Боже! – вскрикнул я. – Что нам делать? Мы должны быть у нее!

– Нет, Дима. Сейчас тебя туда никто не пустит. Даже можно не рассчитывать. – Он почесал затылок и сел на диван. – Сейчас нам нужно будет поддержать маму. Она очень напугана. А вечером мы обязательно сходим в больницу. Втроем. Возможно, бабушке станет лучше. И нас пустят в палату.

– А если нет?! Что если, она…

– Все будет хорошо. Не думай о плохом, – перебил меня отец, доставая из кармана спортивных штанов пачку «Винстона». – Я пойду, успокою нервы. Иди, поешь. Мама приготовила изумительно вкусный яблочный пирог.

– Хорошо. Папа?

– Что сын?

– Я люблю тебя. Не переживай.

– Я тоже тебя люблю, сынок, – ответил он.

Теперь в его глаза засверкали скупые слезы, поэтому он быстро скрылся на балкон и закурил.

Каким же надо было быть дураком, чтобы сделать крепкий кофе человеку с высоким давлением. В тот момент я сильно напугался, в голове постоянно что-то стукало, в горле встал комок.

Я себя ненавидел!

Глава 3

Как сейчас помню, два последующих дня были просто кошмарными. Все наше не многочисленное семейство было на взводе. Мать каждый день плакала, хоть и не показывала этого: но заплаканные и немного опухшие глаза выдавали ее. Отец не находил себе места, постоянно ходил курить и чуть ли не каждые четыре часа звонил в больницу, чтобы узнать состояние здоровья бабушки. Я же безумно переживал и обвинял себя, не мог спать по ночам, думая о своем нелепом поступке. Мне снились кошмары, что бабушка умирает и последние ее слова: «Ты убил меня, внучок!».

Дни как будто потеряли обычный смысл, все стало тусклым и неинтересным: со школьных уроков хотелось убежать; дома, лежа на диване, хотелось на улицу; с холодной и дождливой улицы хотелось бежать в неизвестном направлении, чтобы только забыть про этот кошмар. Даже разговор с Вовкой, который всегда мне поднимал настроение, не помогал.

Наконец-то нам разрешили поправедовать бабулю, только поодиночке и на пару минут. Ее перевезли в другую палату (я тогда не понимал, зачем врачам это понадобилось), где лежала еще одна старая женщина, потерявшая окончательно рассудок, когда ее муж умер от инфаркта, две недели назад.

Я пошел первым, я не мог больше ждать. Я был взволнован и одновременно счастлив.

Я подошел к палате триста двенадцать, постучался и открыл дверь. Увидев бабушку, лежащую у окна на койке, я все-таки не смог сдержать поток искренних слез.

– Бабуля. Я так переживал. – Я помню, что взял ее старую и дряхлую руку, такую родную и нежную. – Я думал, я тебе убил…

– Димочка, мой родной. Я так рада тебя видеть, – говорила она тяжело, прерывисто: постоянный кашель не давал ей покоя. – Я тоже думала, что больше тебя не увижу. Не увижу твою красивую голливудскую улыбку, которая всегда мне поднимала настроение, когда жизнь была просто невыносимой. Не увижу твоих светловолосых локонов, свисающих до самых бровей. Не увижу твоих зеленых глаз, в которых царит безграничная любовь и доброта. Не почувствую биение твоего благородного сердце, как и не почувствую твои нежные руки, ухаживающие за мной. – Она остановилась, ее глаза увлажнилась и одна слеза неспешна, скатилась по ее морщинистой коже. Седая прядь прилипла к потному лбу. – Я боялась не успеть рассказать до конца свою историю.