Светлана Тулина - Конан и персиковое дерево

– А вот это, извольте видеть, мне сам КОНАН однажды заблевать изволил!.. Да-с! Три бочонка вот этого самого употребил, прежде чем… и, извольте заметить, не побрезговал! Так что смею надеяться и вы, гости дорогие, отдадите должное напитку, которым наслаждался в моём заведении самый известный вор благословенного Шадизара!

Нет уж.

Обойдётся эта жирная грязная жаба как-нибудь без подобного удовольствия. Хватит ему сапог…

До двери оказалось неожиданно далеко – шагов десять, а то и двенадцать. А вчера сгоряча казалось – два-три, не больше. Проклятый трактирщик за ночь не иначе как поменял местоположение этой самой двери, заколотив прежнюю и прорубив новую – подальше. Специально, чтобы бедные постояльцы с утра еще больше мучались! Вот же зараза жирная… Чуть не навернулся со ступенек – проклятый трактирщик и их, похоже, со вчерашнего вечера умудрился надстроить, чтобы порядочные люди ноги ломали! С трудом нащупал притолоку – до неё тоже оказалось раза в два дальше, чем помнилось – и наконец-то выплеснул из себя гнусную отраву, лишь по какому-то дикому недоразумению именуемую в данном трактире вином.

Полегчало.

Настолько, что он даже рискнул слегка приоткрыть заплывшие глаза.

И сразу же пожалел об этом – яркий свет резанул по зрачкам не хуже отравленного кинжала из тех, что так любит применять к своим многочисленным родственникам кхитайская аристократия, от выбитых слёз воспалённые веки словно жидким огнём обожгло, – он даже застонал слегка от неожиданности, наощупь пытаясь вернуться обратно в спасительную тень. Стон получился тоже какой-то несолидный, больше похожий на жалобное поскуливание. Совсем, короче, непристойный какой-то звук, прямо-таки позорящий честное имя настоящего мужчины и благородного варвара. Хорошо ещё, что свидетелей у подобного неприличия не оказалось – залитый послеобеденным зноем задний дворик был абсолютно пуст. Кое-какие навыки невозможно пропить даже с магами, и для того, чтобы почувствовать это, киммерийцу вовсе не нужны были глаза. В тени, кстати, им полегчало сразу же. И настолько, что Конан даже снова рискнул повторить неудавшийся на улице эксперимент с открыванием.

Получилось, хотя и не полностью – открылись они узкими щёлочками, и левый почему-то шире правого. Ощупав правую половину лица и болезненно морщась при этом, Конан установил причину – ею оказался мощная и довольно болезненная опухоль, растёкшаяся от брови и переносицы чуть ли не до подбородка. Интересно, это кто же у нас тут такой смелый, чтобы самому Конану фонари подвешивать?!

Наверняка ведь трактирщик, собака, воспользовался бессознательным состоянием постояльца, то-то харя его мерзкая еще вчера так и просила хорошей плюхи. Интересно, кстати – допросилась ли? Память на этот счёт ничего не могла подсказать, сплошное белое пятно в тумане и мареве, трактирщик мелькал в нём жирной угодливой жабой, слишком мерзкий и слишком увёртливый, чтобы о него захотелось всерьёз марать руки. А вот мажонок – он таки да, нарвался. Причём – ещё в самом начале. Уж больно вид у него был… К тому же он в добавок что-то такое сказал про Киммерию… что-то такое, чего ни один уважающий себя киммериец стерпеть ну просто не в силах. Вот и нарвался…

Конан не сильно его пнул. Сдержал себя в последний миг, убивать-то он не хотел, так, поучить только. А мёртвый уже ничему не способен научиться, это все понимают. Так что осторожненько пнул. Да много ли этакому шпендику надо? Брык – и лежит себе, даже не дышит. Пришлось еще разок-другой по мордочке надавать, с оттяжечкой уже, легонько так, лишь для приведения в чувства. И помочь потом сесть обратно на упавшую было скамью, и мусор с одежды постряхивать, а то поначалу мажонок этот соображал не слишком хорошо, только глазами вращал и губами хлопал. И трактирщика шугануть, а то он, гнида такая, под шумок вознамерился обшарить карманы так внезапно захворавшего гостя.

Так и познакомились.

А когда оказалось, что человек не просто так куражится, а праздник отмечает, да ещё какой праздник, Конану и вообще грустно стало. У человека, понимаешь, такой важный день, а он его, понимаешь, по морде… Как тут было не выпить? Тем более что вино у мажонка отменное было – не заморанское, правда, но вполне даже качественное офирское, тёмное, густое и терпкое, словно кровь жертвенной девственницы. Такое вино само в глотку льётся, по жилкам живой водой разбегается. Это потом уже трактирщик обнаглел и стал свою бурду подсовывать, под утро, когда бдительность потеряли, а поначалу-то вино было знатное…

Вино.

Ну да…

Иссушенный похмельем организм требовал как раз таки именно этой живой воды.

И побольше.

И немедленно…

И пусть даже живая вода эта будет местной кислятиной, один Эрлик знает чем разбодяженной…

– Трактирщик!

Голос оказался одновременно сиплым и писклявым – то есть таким же мерзким, как и общее самочувствие. Да и ударить кулаком по столу как следует не получилось – не то, что ни одной кружки не разбилось – не опрокинулось даже ни одной, а дубовая столешница не только не треснула – не дрогнула почти. Узнать бы, чем эта жаба свою кислятину крепит, да нацедить бурдючок – незаменимое средство в дороге! Против крыс, клопов и не слишком приятных попутчиков. Сам Конан, к примеру, мог навскидку назвать два-три имени хотя бы в том же Шадизаре, обладателей которых он с удовольствием угостил бы именно из подобного бурдючка…

Додумать и как следует посмаковать столь приятственную возможность ему не дали – трактирщик воздвигся по ту сторону стола огромной жирной горой. И, кстати сказать, горой, чем-то очень и очень недовольной.

– Ну?

Начало разговора обещало не слишком много зорошего. В любой другой день Конан с удовольствием отполировал бы жирную трактирщицкую морду о какую-нибудь подходящую поверхность – да вот прямо об эту дубовую столешницу и отполировал бы, зачем далеко ходить? Так сказать, для придания морде этой должного выражения угодливой любезности. Но сейчас в жирной руке трактирщика вожделенным спасением маячила запотевшая глиняная кружка ласкающих глаз объёмов, отчего и сам трактирщик в какой-то мере словно бы осенялся отблеском её благодати. Поэтому Конан был лаконичен:

– Вина!

– Господин желает вина? – спросил трактирщик как-то слишком уж вкрадчиво. И кружку почему-то на стол ставить при этом совсем не спешил. – А расплатиться за вчерашнее безобразие господин случайно не желает?

Наглость была настолько вопиющей и неожиданной, что Конан на какое-то время даже оторопел. Он, конечно, многого не помнил из событий сегодняшней ночи, но свои сапоги он помнил великолепно. Вернее, теперь уже не свои сапоги… Так ведь в том-то и дело, что теперь уже не свои!