Дункан Мак-Грегор - Конан и призраки прошлого

Видимо, Этей чем-то понравился монстру: проголодавшись, он не тронул его, а поймал у подножия горы парочку влюбленных и сожрал их. Мало того, он даже предложил кусочек от девушки стрелку, и когда тот отказался, был чрезвычайно удивлен и раздосадован. Этей же осмелел и предложил чудищу изловить для него куропатку, что тот незамедлительно сделал и даже помог человеку набрать сухих ветвей для костра.

Вот тогда-то Этей и решил, что общество Черного Всадника ему наскучило. Дождавшись, когда он уснет, стрелок вытащил из кармана куртки склянку с ядом и не скупясь залил смертельную жидкость в ноздри монстра.

Он уже не помнил, как дополз до ближайшего селенья, кто приютил его в маленьком сыром домишке, и как звали врачевателя, что лечил его ногу… Стрелок помнил только одно: именно тогда, после расправы над Черным Всадником, он понял, как легко и приятно так убивать. Именно так. Потом он не раз делал это и тайно, и явно, но всегда один на один. Вот в чем он находил истинное удовольствие — один на один. В бою не может быть такого интереса и такого наслаждения собственными умом и силой. И красоты в потном, вонючем, воющем клубке нет никакой. Насколько же красивее и приятнее перебить не кучу неизвестных ублюдков, а одного, того, кто смотрит на тебя и не ожидает смерти. И даже если ожидает! Увидеть в его глазах свои глаза и страх… О, Эрлик… Как сие возбуждает…

Странно лишь, что после убийства Леонсо и Гельде он не испытал привычного наслаждения. Наверное, болезнь не только ослабила его тело, но и притупила чувства, а это плохо… Подобными чувствами Этей жил… Но, возможно, сегодня, когда на Серые Равнины уйдет проклятый варвар, он вновь испытает это? Да, он был уверен. Такого красивого убийства ему еще не доводилось совершать! Митрадес… Полная площадь народа — зрителей… Солдаты, лицедеи, торговцы… И — в небо летят стрелы, трепеща разноцветными лентами! Как летят! И только одна направлена не в небо — его, смазанная ядом. Она вонзается точно под кадык киммерийца, толпа ахает и…

Играт стоял перед стрелком и губы его расползались в ответной улыбке.

— Что ты делал сейчас? — с любопытством спросил он снова.

— Стрелы проверял, — небрежно ответил Этей. — Видишь, однасломанная оказалась.

— А в запасе нет?

— Нет, только пять… Слушай, ленивый, может, ты починишь?

— Как? Я не умею…

— А ты попробуй.

Не спуская глаз с Играта и по-прежнему улыбаясь, Этей начал подходить к нему ближе. Но ленивый, словно что-то вдруг почувствовав, отшатнулся. В глазах его стрелок увидел — нет, еще не страх — испуг; пятясь к выходу из повозки, Играт мотал головой. Похоже, до него дошло, кто убил Леонсо и краснолицего тарантийца Гельде…

— Ты что, боишься меня? — мягко спросил Этей. Играт кивнул, потом вновь замотал головой, не переставая пятиться. Вот нога его уже коснулась края повозки, а рука нащупала полог…

— Не бойся, — попросил стрелок. — Зачем?

Он резко метнулся вперед и с силой кольнул ленивого в щеку отравленным наконечником. Сделав шаг назад, он бесстрастно наблюдал, как багровеет, а потом синеет лицо Играта, как наливаются мутью и выкатываются из орбит его глаза, как руки, трясясь крупной дрожью, тянутся к воротнику… Странно, но и сейчас Этей не испытывал наслаждения. Удовлетворение? Может быть, самую малость. Но и все! Он подставил ногу под падающее тело ленивого, подхватил его и оттащил вглубь повозки, туда, куда не проникал свет. Затем он забросал его соломой, сверху свалил кучу тряпья, накопившегося в балагане за годы странствий, и, не забыв пометить и положить на место отравленную стрелу, улыбаясь, вылез на улицу.

Гвардейцы уже подходили к балаганам. Сурово хмурясь, они с подозрением оглядели лицедеев, скривились (видимо, унылый вид и грязная рваная одежда не отвечали их представлениям о том, как должны выглядеть шуты), и предложили старшим познакомить их с лучниками.

Этей стоял в стороне и смотрел на красивые мундиры гвардейцев. Когда-то и он носил похожий, но желто-зеленый, с черной перевязью… Наемная армия Немедии сплошь была одета в такие мундиры; некоторые франты — Этей не был в их числе — обшивали перевязь золотом, а на грудь вешали железные амулеты в виде кошки, тигра или кабана, так как именно этих животных почитали солдаты. Глупо! Стрелок всегда считал, что это глупо, равно как и вообще ношение каких бы то ни было побрякушек. И при чем тут кошка, от которой, якобы, зависела ловкость? У Этея не было амулетов, а ловкостью он славился всегда. И тигр не прибавит смелости, а кабан силы, если на самом деле солдат труслив и хил… Стрелок хмыкнул, вспомнив, как громили увешанную железками немедийскую армию аквилонцы… Слава Митре, к концу луны, когда от их тысяч осталось не больше сотни, он уже был далеко, в Карпашских горах…

Пока он стоял, скособочившись, и смотрел на гвардейцев, все стрелки уже выстроились в ряд. Улино, хлопнув его по плечу, сердито велел пошевеливаться и идти к ним. Нехотя Этей повиновался. Он не боялся, конечно, что сейчас вдруг кто-то укажет на него пальцем и крикнет: «Вот он! Это он убил Леонсо и Играта! Это он замышляет вонзить стрелу в великого короля Конана!» Чародеев тут не наблюдалось, а значит, и Этея никто не сможет уличить. Ни в чем. Да он пока и не убивал варвара… Встав рядом со своими, он опустил глаза — как это сделали все — и сцепил руки за спиной. Как все же просто лицедействовать в жизни! Даже он, кого болезнь источила и обескровила, с легкостью скроил подходящую случаю мину, застыл, чувствуя, как колыхается в груди сдерживаемый смех… Конечно, гвардейцам пришлось удовольствоваться лишь созерцанием унылых физиономий шутов. А что они хотели? По глазам узнать, не замыслил ли кто дурное? Смешно. Этей в очередной раз удивился людской тупости. Оглядев каждого стрелка, гвардейцы с неудовольствием кивнули старшим и отошли. И это все? Смешно.

Этею даже стало немного обидно. Если бы было хоть чуть риска, насколько бы интереснее развивались события. Сердце ухало бы громко, тяжело; руки дрожали, и ему б пришлось собрать всю свою волю, чтобы никто ничего не заметил… А теперь… Вон, Улино приказывает вернуться и начинать представление. Скучно!

… Повозки выехали на площадь. До начала праздника — а его должен объявить король — еще осталось время. Но люди уже заполнили огромное пространство у южной стены Тарантии, а потому лицедеям пришла пора работать. Этей вздохнул, нацепляя разноцветное тряпье, затем встал на руки и так прошелся по соломе, задевая носками верх повозки. В голове его снова стало пусто и легко. Он вскочил на ноги и засмеялся.

… Огненный шар, накаляя воздух, поднимался над Тарантией. Яркий свет залил всю площадь; ослепительно сверкали праздничные остроконечные шлемы солдат, а на пурпурных одеяниях жрецов Митры переливались всеми цветами радуги мелкие рубины и алмазы.