Дункан Мак-Грегор - Владычица небес

«Конан! Конан! Конан!» Словно во сне слышал он чей-то голос — такой знакомый и такой чужой. «Конан!» Муть, что плавала у его глаз, начала проясняться.

И опять: «Конан!» Он тряхнул головой. Кажется, он все же узнает этот голос… Конечно! Это Низа — старая колдунья из леса у подножия Рабирийских гор, звала его так настойчиво. Что она хочет?

Безразличие, уже сковавшее руки и ноги киммерийца, прошло. Он снова увидел Кармашана отчетливо; он снова поднял свой меч рукою не вялой, как у немощного старца, а крепкой и могучей; он снова опустил его на темя врага. Дикий стон, сменившийся ужасающим воплем, потряс его до глубин души, проник во все поры, забил уши. Темная кровь фонтаном брызнула во все стороны, заляпав и пол, и стены, и потолок. Сломавшись пополам, тощая фигура рухнула.

В это мгновение Кармашан перестал существовать. Опустив клинок, Конан посмотрел на мертвого бандита, потом рассеянно огляделся вокруг.

Лайна и Лавиния сидели в креслах, устремив глаза вверх. Рты их были полуоткрыты, а руки плетьми висели по бокам. Киммериец удивленно пожал плечами. Он сразу догадался, что случилось: Кармашан отравил обеих соратниц своим вином. Вот только зачем? Воистину один Нергал поймет своего выродка…

Конан еще раз пожал плечами, вытер роскошным покрывалом кровь с клинка, и вышел из комнаты.

Трилле наотрез отказался возвращаться обратно на слонах. Купив на базаре могучего серого в яблоках коня для Конана и буланую кобылу для себя, он, охваченный приступом жадности, для остальных приобрел лишь двух мулов и повозку. Впрочем, ныне им было все равно, каким способом выбираться из Мандхатту.

Клеменсина и Энарт не спускали глаз друг с друга, а Элерио погрузился в воспоминания о матери и возлюбленной, коих давно уж оставил в Лидии — маленьком городке на юго-востоке Аргоса, и теперь более прежнего жаждал вырваться из отвратительного чопорного вендийского городишки и вернуться наконец домой.

Но время шло, а киммериец все не появлялся. Уже и девушка с юношей начали тревожно осматриваться, надеясь узреть огромную фигуру друга, и Элерио встал, приложил ладонь козырьком к бровям и уставился вдаль, и Повелитель Змей, тихонько подвывая, молил всех богов спасти и сохранить варвара от всех Кармашанов вместе взятых.

Когда Конан появился наконец у западных врат города, весь в крови, усталый и чем-то весьма удивленный, но довольный, он нашел всю компанию страшно обеспокоенной.

— Что ж ты! — набросился на него Трилле. — Сам ушел и сам не приходишь! Тьфу! Клянусь Кромом — просто тьфу!

В ответ на малопонятные выкрики бродяги киммериец только усмехнулся. Безошибочно определив, что прекрасный, серый в яблоках могучий конь предназначается ему, он, не говоря ни слова, подошел к нему, вскочил в седло и не торопясь поехал, задумчиво глядя в голубую даль. Тут и остальные погрузились в повозку и тронулись следом; Трилле с трудом вскарабкался на высокую буланую, в очередной раз пожалев о золотых, за нее заплаченных, и потрясся в хвосте процессии.

Равнина, по которой они проезжали в Мандхатту два дня назад, была залита мягкими солнечными лучами. Трава, вытоптанная слоновьими и человеческими ногами, конскими копытами и колесами повозок, матово поблескивала; причудливо ложились на нее высокие тени всадников; цвет неба дарил земле чудесный оттенок — все вокруг казалось сине-желтым, изнутри словно подсвеченным золотым огнем.

В такое время сердце не склонно терзаться. И Конан, ошеломленный тем, что произошло нынешней ночью, сердцем не чувствовал ничего. Даже Дал Богини Судеб, покоящийся в его мешке, не вселял торжества в усталую душу. Скоро, скоро закончится длинный сей путь.

Сервус Нарот получит свое сокровище, Конан — три сотни золотых, кои постарается прокутить как можно быстрее; Клеменсина с Энартом вернутся домой и через год или два произведут на свет ясноглазого младенца; Элерио увидит мать и возлюбленную… Все прекрасно! Так отчего же неведомая тоска так теснит грудь? Киммериец подавил тяжелый вздох — слишком тяжелый для такого чудесного светлого дня — и пустил серого в яблоках вскачь. Пыль клубами поднялась к сияющей голубой выси, на миг облаком задержалась там, но тут же и растаяла.

Всхрапнув, помчалась за Конановым конем красавица буланая; засеменили копытцами по твердой сухой земле мулы, подгоняемые свистом Элерио, и всеми своими частями задребезжала древняя повозка.

Элерио, по обыкновению всклокоченный, с грустным видом уплетал восьмую лепешку с козьим сыром, запивая ее девятой кружкой пива. Вкруг него сидели друзья и занимались тем же. Беседа, едва начавшись, увяла, так что сейчас все молчали и заворожено смотрели в середину огня, что весело трещал в очаге. Каждый думал о своем, но в конце концов все мысли сходились в одном: путешествие, длившееся так долго, завершилось; еще день или два они проведут вместе, а потом — потом расстанутся, с тем чтобы встретиться нескоро или не встретиться никогда… Конечно, такие думы только ухудшали и без того печальное настроение друзей. Как же странно устроен мир! Дороги, которые мы выбираем, сходятся и расходятся вновь. Редко случается так, что они идут дальше параллельно, рядом… Лишь протяни руку, и друг твой снова будет с тобой!.. Увы… Боги все задумали иначе…

— А что, Конан, — вдруг робко подал голос Повелитель Змей, — что, если я и дальше буду с тобой? Право, мне некуда идти; никто меня не ждет — Нергал его знает, почему. Я мог бы быть твоим… слугой или оруженосцем…

— Нет, Трилимиль, — покачал головой киммериец. — Ни слуга, ни оруженосец мне не надобен. Клянусь Кромом, ты добрый товарищ, но моя дорога для меня одного…

Он хотел добавить что-то еще, однако слово застряло у него в горле. Синие глаза вспыхнули ярко, словно в них отразилось сияние уходящего за горизонт небесного светила. Спутники удивленно проследили за его взглядом. Да, солнечные лучи и правда сочились еще сквозь грязное маленькое оконце, но не они были причиной столь внезапной перемены настроения варвара. По лестнице в зал спускалась девушка, чья красота поразила всех несказанно. Черные как смоль, густые прямые волосы ее струились по плечам и груди, голубые чистые глаза смотрели ласково, тонкая фигура была подобна натянутой струне, но гибка и изящна. За ней шел большой широкоплечий старик, то ли отец ее, то ли дед. Вот она поставила ножку на нижнюю ступеньку, обернулась к нему, взяла за руку…

Трилле встал. В глотке его что-то клокотало и бурлило, руки судорожно комкали рубаху на груди.

— Массимо… — пролепетал он. Потом откашлялся и закричал что есть сил: — Массимо!

Старик взглянул на него с недоумением. Добрые глаза его расширились вдруг, а нога, занесенная уже над полом, так и застыла.