Дункан Мак-Грегор - Похищение Адвенты

— Моя молодость — не твоя забота, — отрезал Конан, забирая назад свою бутыль с аргосским. Он хотел было еще добавить пару слов о старинном законе Киммерии, гласящем: «убивай лишь в честном бою», и — для сравнения — о медведе, коего притащил сюда и позволил растерзать забавы ради именно он, этот мурох, но тут вдруг услышал из уст соплеменника слово, заставившее сердце его учащенно забиться, а дыхание на вздох замереть. — Что ты сказал? — Конан поднял на парня синие холодные глаза и, следуя его молчаливой просьбе, переправил бутыль с аргосским опять на его сторону.

— Ублюдок прагилл две луны вытряхивал из меня печень, — повторил Бодал. — Увидел, как я гну железные прутья толщиной в твою руку, канах, и возжелал сделать двойника моего — вроде как для охраны. Но я-то уже догадался к тому времени: он хотел создать целое войско таких. Ха! Три сотни Бодалов, вооруженные до зубов, подходят к вратам…

— Что за прагилл? — снова перебил Конан словоохотливого муроха.

— Почелло Одноглазый из Прагьяндо. Есть такой городишко на востоке, за Кхитаем. Не слыхал?

Ни одна черта рубленого лица варвара не дрогнула.

— Там селятся восточные маги, — терпеливо пояснил Бодал. — Их орден враждует и с Черным Кругом, и с Алым Кольцом, и вообще, кажется, со всеми… Прагиллы — оборотни, Нергал их забери, и людей в таковых обращают… — Он помолчал немного, обдумывая, стоит ли доверять такие тайны незнакомцу, но все же продолжил: — Для обычного человека сие — медленная смерть. Этот белобрысый, что моего медведя задрал, тоже из обращенных. Кромом клянусь, канах, бедняк встречался с прагиллом и чем-то не понравился ему… Хотя, — Бодал хмыкнул, — попробуй такой твари понравиться.

Взгляд Конана непроизвольно переместился на Майло, все еще урчащего в своем углу.

— Точно тебе говорю, — тоже обернулся мурох. — Я видал таких в вонючем Прагьяндо. Мне самому повезло: за две луны в темнице я наслушался всяких баек от тех, кто провел там полжизни, и понял, что прагиллы, во-первых, близоруки (ну, то есть плохо видят вдали), а во-вторых, будучи оборотнями, боятся серебра. Худое зрение-то его мне ни к чему, а вот что касается серебра… У меня в ухе давно был запрятан небольшой рубин — я и сменял его на серебряную монетку у парнишки с улицы… — Бодал покачал головой, припоминая, и улыбнулся, отчего лицо его, обезображенное шрамом, перекосилось, — А когда мой одноглазый снова вытащил меня из подвала и начал колдовать, я резанул его по виску ребром монеты… Он отключился, а я и был таков. Но другие… Дай-ка еще вина…

Конан молча подвинул ему вторую бутыль с аргосским, допил вино из своей чаши и встал. Синие глаза его, заблестевшие отчего-то словно искристые льдинки на снегу, потемнели до фиолетового; прямые черные брови сошлись у переносицы.

То, что еще накануне казалось странным и смутным, сейчас прояснилось, а потому от него требовалось одно: действие. Он отлично помнил, что через шесть сотен локтей здешняя дорога расходится надвое, и правый ее луч ведет как раз к реке Капитанке, по берегу которой можно дойти до самого моря Вилайет…

Свистнув Майло, варвар хлопнул по плечу удивленного Бодала, швырнул на стол золотой, справедливо полагая, что соплеменник распорядится им сам, и, взглянув последний раз на издыхающего медведя, вышел из трактира.

— Он всегда на тебе?

Конан ткнул кончиком хлыста в большой серебряный медальон с изображением светлого бога, висевший на груди Майло под рубахой.

— Ы-ы-ы!

Получив такой твердый ответ, киммериец ненадолго задумался. Казалось бы, сие объясняло тот странный случай, когда прагилл Тарафинелло с легкостью обратил в камень здоровых и сильных мужчин, но так и не смог справиться с двенадцатилетним Майло. Но с другой стороны, серебро носили многие — у него самого на указательном пальце левой руки красовался огромный перстень, похищенный у одного шадизарского купца. Значит ли это, что и он неподвластен чарам колдуна? Вряд ли. Орден, враждующий и с Черным Кругом и с Алым Кольцом, не продержался бы и трех дней, если б его адептов можно было уничтожить столь простым способом…

Решив отложить этот вопрос до встречи с ублюдком Тарафинелло, варвар пустил каурую вскачь и вскоре уже весь отдался лихому пролету по дороге, освещаемой ровным светом луны. Сейчас он не думал ни о чем; голова его была пуста и легка словно гнилой орех, но он по опыту знал, что иной раз отсутствие всякой мысли есть лучшее лекарство от душевных болезней, к каковым он относил и долгие размышления. Что Майло? Что Тарафинелло? «Нет ничего важнее радости жизни, и если уметь наслаждаться ею, то ничто не сможет поколебать душевного равновесия. Есть небо и земля, есть солнце и луна, а более для счастья человеку ничего от богов не надо — остальное он добудет сам».

Подобные умные мысли киммериец не выдумал, а лишь воспроизвел — да и то не головой, а ощущениями. Ловкач Ши из славного города Шадизара поведал ему их, важно при этом задирая острый подбородок. После выяснилось, что и не он был автором сих философических идей, а некий Блахат — бывший султаналурский мудрец, а ныне шадизарский нищий, за кружку доброго пива готовый поделиться с любым малой толикой обширных своих знаний.

Конан был не согласен лишь с первой частью, где говорилось о радости жизни. Он лично знал массу способов испортить кому угодно эту самую радость, о чем и заявил тогда Ловкачу Ши, оскорбив его до глубины души. Но в том, что от богов ему ничего, кроме неба, земли, солнца и луны, не надо, он не сомневался и на миг. Вот и теперь, стремительно мчась вдоль берега блистающей под лунным светом Капитанки, он жаждал действия, одного только действия — земля и луна у него уже были.

Конан оглянулся на Майло, который скакал почти вровень с ним. Та безумная скорость, и встречный сильный ветер, и гонка звезд над головой не тронули его душу волной восторга и пресловутой радости жизни. На лице его не отразилось и доли тех чувств, что испытывал варвар. Пожалуй, он вообще ничего не чувствовал, ибо лишь обычная злобная гримаса искажала тонкие черты его, а без нее лицо Майло можно было назвать просто маской, белой, равнодушной и жуткой.

Что может быть хуже бесчувствия? Отвечая сам себе на сей странный вопрос, Конан сплюнул — плевок его сразу улетел далеко назад — и пришпорил каурую.

К рассвету спутники благополучно достигли моря Вилайет и теперь стояли на берегу его, задумчиво вглядываясь в голубовато-зеленую гладь, на коей уже сверкал первый робкий солнечный луч. Ветер — свежий, пропитанный солью, рыбой и запахами разных стран, утих, лениво шевеля гривы лошадей, чьи копыта вязли в желтом сыроватом песке; ночь быстро светлела; звезды в серой выси гасли одна за другой, и белесые облака медленно плыли над морем, по пути соединяясь в тяжелую мокрую тучу.