Скотт Бэккер - Падение Святого города

ной перед Ахкеймионом задачи? С вежливыми словами и дипломатическими улыбками он должен обхаживать тех, кто истязал его! Более того, он должен улестить и завоевать человека, похитившего его единственную любовь... Ахкеймион подавил ярость, закипавшую в сердце. В Карасканде из его незрячих глаз выкатились две слезы.

«Ладно! — отчаянно и безнадежно воскликнул Наутцера.— Пусть за это с меня спустят шкуру... Открой ему Малые Напевы, денотарии и прочее. Обмани его пустяками и заставь думать, что выдал самые большие наши секреты».

«Ты так ничего и не понял, Наутцера? Воина-Пророка нельзя обмануть!»

«Любого человека можно обмануть, Ахкеймион. Любого».

«А я говорил, что он человек? Ты не видел его! Подобных ему нет, Наутцера! Я уже устал это повторять!»

«Так или иначе, ты должен приручить его. От этого зависит исход нашей войны. От этого все зависит!»

«Ты должен поверить мне, Наутцера. Им нельзя обладать. Он...— В голове Ахкеймиона вдруг всплыл неверный образ Эсменет.— Он сам обладает».

На холмах в изобилии паслись стада, принадлежавшие врагам, и Люди Бивня возрадовались, ибо голод был нестерпим. Коров они зарезали для пира, быков принесли во всесожжение жестокосердому Гилгаоалу и остальным Ста Богам. Они набивали желудки до рвоты, затем снова бросались на еду. Они напивались до бесчувствия. Многие преклоняли колена перед знаменем Кру-гораспятия, которое реяло везде, где собирались люди. Они рыдали, глядя на изображение, и не верили тому, что случилось. Компании гуляк шатались в темноте и кричали: «Мы ярость Богов!» Они обнимались, ощущая себя братьями, поскольку вместе прошли огонь. Больше не было ни ортодоксов, ни заудуньяни.

Они снова стали айнрити.

Конрийцы, воспользовавшись чернилами, взятыми в кианских скрипториях, рисовали на внутренней стороне локтя круги, пересеченные косым крестом. Туньеры и тидонцы каленными в огне

костров ножами резали на плече три Бивня — по одному за каждую великую битву,— украшая себя шрамами на манер скюльвендов. Галеоты, айноны — все покрывали свои тела разными знаками своего перерождения. Только нансурцы не разделяли общего увлечения.

Рота агмундров нашла в холмах штандарт падираджи. Его тут же принесли Саубону, а тот наградил солдат тремя сотнями киан-ских акалей. Во дворце Фама устроили импровизированный ритуал: князь Келлхус срезал шелк с ясеневого древка и бросил на пол перед своим креслом. Он встал подошвами сандалий на изображение не то льва, не то тигра и заявил:

— Все символы и священные знаки наших врагов да будут повергнуты к моим ногам!

Два дня пленники из фаним трудились на поле битвы, складывая тела своих мертвых сородичей у стен Карасканда. Бесчисленные птицы-падалыцики — коршуны и галки, аисты и огромные пустынные стервятники — мешали им, заслоняя небо, словно стаи саранчи. Несмотря на обилие трупов, они дрались за добычу, словно чайки за рыбу.

Люди Бивня продолжали пировать, хотя многие заболели, а около сотни воинов умерли от переедания после голода, как сказали священники-врачи. Затем, на четвертый день после битвы на полях Тертаэ, пленников согнали в один длинный караван, раздев донага в знак унижения. Толпу фаним нагрузили всем, что удалось награбить в лагере и на поле битвы: бочонками золота и серебра, зеумскими шелками, брусками ненсифонской стали, мазями и маслами из Сингулата. Затем их кнутами и плетьми погнали через Роговые Врата, через весь город к Калаулу, где большая часть Священного воинства встретила их насмешками и восторженным улюлюканьем.

Пленных по двадцать человек подводили к черному дереву Умиаки, где на простом табурете восседал Воин-Пророк, ожидая молений о пощаде. Тех, кто падал на колени и отрекался от Фана, тащили к поджидавшим работорговцам. Тех, кто не делал этого, убивали на месте.

Когда все было кончено и алое солнце легло на темные холмы, Воин-Пророк опустился на колени, прямо в кровь врагов. Он при-

казал своим людям подойти к нему и на лбу каждого кровью фаним начертал знак Бивня.

Даже самые суровые солдаты рыдали от восторга.

«Эсменет принадлежит ему...»

Как все ужасающие мысли, эта обладала собственной волей. Она вползала в мозг и выползала из него, то удушающая, то неподвижная и холодная. Несмотря на бесконечное повторение, она походила на неотложное дело, о котором слишком поздно вспомнили. Она одновременно призывала к оружию и мрачно напоминала о том, что все тщетно. Ахкеймион не просто потерял Эсменет — он потерял ее из-за него.

Это было так, словно только его душа повинна в случившемся. А факт предательства самой Эсменет был слишком огромным, чтобы его осмыслить.

«Старый дурак!»

Приезд Ахкеймиона во дворец Фама сбил с толку чиновников заудуньяни. Они вели себя вежливо — ведь он был учителем их хозяина,— но в их поведении проглядывало волнение. Опасное волнение. Если бы они выказывали какие-то подозрения, Ахкеймион списал бы это волнение на счет своего колдовского ремесла — они же были религиозны и суеверны. Но их, похоже, волновал не столько он, сколько собственные мысли. Они обращались с ним, решил Ахкеймион, как с человеком, над которым они уже смеялись за глаза. А теперь он предстал перед ними как важная фигура, и они боялись собственной непочтительности.

Конечно, люди уже знали, что он рогоносец. Рассказы обо всех, кто делил хлеб и мясо у костра Ксинема, уже широко разошлись в самых разных версиях. Ничего нельзя утаить. А уж история Ахкеймиона не может не стать очень популярной: историю чародея, любившего шлюху, которая станет супругой пророка, должна передаваться из уст в уста, умножая его позор.

Ожидая, пока скрытая череда посланцев и секретарей передаст «то просьбу, Ахкеймион бродил по двору, пораженный невероятным масштабом происходящего. Даже без Консульта и угрозы Второго Армагеддона ничто уже не будет прежним. Келлхус изменил мир — не так, как Айенсис или Триамис, но как Айнри Сейен.

Ныне, осознал Ахкеймион, настал год первый. Новой эры Людей.

Он вышел из прохладной тени портика на жаркое утреннее солнце. Несколько мгновений он стоял и присматривался, моргая, к мерцанию белого и розового мрамора, затем его взгляд упал на земляные клумбы посреди двора. К его удивлению, они были недавно перекопаны и засажены белыми лилиями и копьевидной агавой, дикими цветами, принесенными откуда-то из-за стен. Он увидел троих человек — наверное, просителей, как и он,— тихо переговаривавшихся в дальнем углу двора. Ахкеймион поразился, как быстро все успокоилось, стало нормальным. Несколько недель назад Карасканд тонул в грязи и болезнях, а теперь все походило на ожидание аудиенции где-нибудь в Момемне или Аокниссе.