Алла Гореликова - Серебряный волк, или Дознаватель

О привычке Мишо пережидать межсезонье под щедрым кровом знал весь Золотой Полуостров. Как и о том, что «межсезонье» у Мишо Серебряной Струны может наступить в любое время, даже в разгар осенних ярмарок. Было бы желание, а вернее – нежелание таскаться по дорогам и развлекать честную публику то здесь, то там.

Мишо пережидал наплывы лени то в казармах королевских рыцарей, то в щедром замке скучающего провинциального аристократа; раз, говорят, умудрился даже уйти в плавание с каким-то не то себастийским, не то вовсе ханджарским купцом – правда, открытое море так укатало менестреля, что с тех пор он даже через неширокую в Корварене Реньяну ни за какие коврижки не стал бы перебираться в лодке перевозчика.

Поэтому, когда Мишо Серебряная Струна заколотил мощным кулаком в ворота монастыря Софии Предстоящей и заявил, что пришел в гости и гостить собирается до осени, брат Серж ничуть не удивился. Впустил без вопросов, сам проводил в приемную и, вернувшись на пост, сказал напарнику:

– Ну, будет весело! Попомни мои слова, Джон.

И, конечно, не ошибся.

Уже за вечерней трапезой, смирно прослушав молитву и с завидным аппетитом опустошив миску с похлебкой, Мишо дал понять, чем собирается расплачиваться за гостеприимство. Он встал, поклонился первым делом светлейшим отцам, а после – остальной братии, негромко прокашлялся и спросил:

– Как же мне отблагодарить вас за хлеб и за кров? Разве что работой своей, теми сказаниями, с коими хожу я по Золотому Полуострову, поучая и развлекая честную публику. Дозвольте же, отцы мои, – тут он снова поклонился светлейшим, – в первый день мой под этим кровом начать сказание о святом Кареле, любимейшем святом нашей страны. И знайте, что это будет самое полное сказание из всех, что ходят по Таргале, ибо не пожалел я усилий и собрал воедино всё, что помнят еще люди об этом святом, о жизни его и деяниях, о друзьях его и врагах, и о том, чем славен он вовеки.

Светлейший отец Николас встал и, кивнув, осенил менестреля благословением. Мишо Серебряная Струна просиял благоговейной улыбкой, снова откашлялся и начал:

– Он родился в день поражения Таргалы, в кровавый день разгрома у Волчьего Перевала. В тот день, когда пали лучшие, когда воины с востока ворвались в Прихолмье, в день, когда была утеряна надежда на победу. Но он родился в день святого Карела, дарующего надежду во тьме отчаяния. И королева Нина, провидица и ведьма, сказала так: «Пусть сын мой станет надеждой для страны моей». И нарекла его Карелом, и тем определила его судьбу. И что вы думаете – это стало ясно сразу! Ведь воины Двенадцати Земель не пошли дальше Прихолмья, и скоро, совсем скоро король Двенадцати Земель попросил мира. И ради мира породнился с королем Таргалы, попросив дочь его Марготу стать своею королевой. Так видим мы – уже одно рождение будущего святого усмирило неправедных и прекратило войну.

Мишо перевел дух. Обвел глазами внимательных слушателей, отхлебнул воды из грубой глиняной чашки. Посмотрел на светлейших отцов с легкой тенью упрека… не упрека даже, а этакого смиренного страдания. И продолжил:

– Но случилось так, что объявились на Золотом Полуострове другие любители войны. Случилось так, что гномам, нелюди подземельной, не стало хватать их подземных угодий, и захотели они хозяйничать там, где искони хозяйничали люди, и начали войну за всё, что под поверхностью земли. И король Таргалы возмутился, и вывел против гномов свои войска. Гномы же не стали воевать так, как привыкли люди. Вместо этого принялись они истреблять всё живое, что растет на земле и ходит по земле, дабы не стало у них соперников на Золотом Полуострове. Гномы сушили колодцы и жгли поленницы, и отводили подземные воды от садов и полей, и напускали кровососов на коней и скот. Люди умирали от голода и холода, и не только одинокие путники пропадали бесследно, но даже торговые обозы вместе с охраной.

Мишо снова отхлебнул воды. И сказал, покашляв и чуть приметно вздохнув:

– Так восславим же Господа за хлеб его! Простите меня, святые отцы, устал я… дозвольте продолжить завтра.

– Знал бы ты Серебряную Струну, как знаю я, не обманывался бы его кашлем, – Серж ложится, закидывая руки за голову. – Устал он, как же! Налейте Мишо вдоволь вина, и он будет трепаться до рассвета, а потом до заката. Хотя, как по мне, он и в самом деле мог собрать в кучу всё, что говорят о святом Кареле. Есть у него такая, знаешь ли, въедливость. Если ему нравится какая байка, он не успокоится, пока не раздует ее до самой настоящей саги – и при этом ни словечка не приврет. Попомни мои слова, друг Анже, мы услышим от него немало занятного.

– Так, может, рассказать ему?…

– И не думай! Мишо, конечно, менестрель милостью Господней, но такое трепло! Слово «тайна» он признаёт только в сказаниях.

– Жаль. А то у него было бы не только самое подробное сказание, но и самое правдивое.

– Ну, может, Пресветлый и разрешит рассказать… потом, когда ты доведешь дознание до конца. Может, он даже велит брату библиотекарю собрать твои видения в книгу. А потом отдаст переписчикам и разошлет по всем монастырям. Уж конечно, не для того ты тратишь силы на поиски правды, чтобы никто так и не узнал о ней!

Я улыбаюсь в ответ на улыбку Сержа. И, вспомнив начало рассказа Мишо Серебряной Струны, говорю:

– Принц-надежда… Выходит, не только гномы звали его так. Что ж, буду работать. Знаешь, Мишо меня раззадорил.

Я подхожу к столу. Брошка Юлии… Лекина «серебряная трава» и Серегин волк… гномий нож, помнящий маленького Карела. Хватит ли мне вашей памяти, чтобы проверить сказание до конца?

Но пока до конца далеко. Пока – принц Валерий едет в Корварену, в Университет, и впереди у него дружба с принцем Карелом, опасные приключения, плен в Подземелье и спасение Таргалы. Так говорит о нем сказание.

Остроглазый серебряный волк, почему кажется мне, что ты расскажешь лучше? Два принца, Карел и Валерий… мне интересен третий ваш товарищ. Сергий, побратим принца Двенадцати Земель, о котором молчат менестрели.

Закатный тракт стелется бесконечной серо-бурой лентой под копыта медлительных, непривычно массивных таргальских коней. Плывут мимо и остаются позади сады и ягодники, луговины с пасущимися коровами, заросшие камышом речушки, пивоварни и сыродельни, трактиры и постоялые дворы. Лека всё хмурится. Я знаю, он думает о своем деде-короле. Я чувствую Лекину напряженную готовность – ту готовность к неведомой опасности, которую сам он называет «кошки душу дерут».