Даниэл Уолмер - Багровое око

Он очищал бананы, насаживал их на тонкую веточку и медленно поджаривал на огне. Сок их с шипеньем капал на завернутое в листья, пекущееся в пепле мясо молодой антилопы.

— А скажи-ка мне, Конан, как ты думаешь, — Шумри хотелось развить интересную для него тему, — вот выходит душа из тела, отправляется на Серые Равнины, и что дальше?

— А ничего, — лаконично ответил киммериец.

— Как — ничего? Что же они там делают, все эти толпы душ?..

— А что они могут делать? Тела у них нет, значит, есть они не хотят. Женщин любить не могут по той же причине. Захотят подраться — совсем смешно: что за драка, если нельзя убить врага или хотя бы ранить? Ничего они не делают, а только слоняются по своим равнинам и скулят, вспоминая жизнь.

— Но ведь это жутко тоскливо, Конан, — разволновавшись, Шумри не заметил, как поджариваемые бананы покрываются черной корочкой сажи. — Скулить и слоняться, слоняться и скулить — и так бесконечное число лет…

— Тоскливо, — согласился киммериец. — Впрочем, не знаю, как у вас в Немедии, а у нас Великий и Справедливый Кром всем воинам, погибшим на поле битвы и не запятнавшим себя трусостью, дарит другую Участь. Он берет их в свои чертоги, где они пируют и веселятся в обществе таких же славных бойцов, что и они. Захочется звона мечей и крови — пожалуйста! Души там облечены плотью и то и дело устраивают битвы между собой. Все погибшие наутро оживают, снова садятся за стол и поднимают звонкие бронзовые чаши…

— Но бесконечно сражаться и пить тоже ведь надоедает, — заметил Шумри.

— Проклятье! — рассердился Конан. — Так чего же ты хочешь?!

— Я ничего не хочу. Я просто думаю…

— А я вот — вовсе не думаю об этом! Когда сдохну, напорюсь в бою на чей-нибудь меч, тогда и буду думать! И если мне будет там скучно, я уж как-нибудь найду способ себя развеселить! А пока я здесь, задумываться над тамошней жизнью и иссушать себе мозги я не намерен.

— Хорошо тебе, Конан. А я вот задумываюсь… — Глаза Шумри приняли мечтательное выражение Окончательно обуглившиеся бананы упали в костер, но он этого не заметил. — Помнишь, я рассказывал тебе про аргосского мудреца, у которого я жил и работал полгода? Он объяснил мне не только про круглую форму мира, он знал еще много удивительных вещей. Все соседи считали его сумасшедшим, мальчишки на улице плевали ему вслед и корчили рожи. Он почти ничего не ел, носил нищенскую одежду, и я, пока жил у него, исхудал так, что мягкосердечные женщины при виде меня бросали мне корки хлеба. Но я не уходил от него. Мне было интересно. Наверное, я еще долго прожил бы там, если б он сам не прогнал меня. Знаешь, Конан, что этот мудрец говорил про вылетевшие из тела души?

— Не знаю и знать не хочу, — отрезал киммериец — Я же сказал, что задумываться надо всем этим буду после. А ты предупреждай в следующий раз, когда захочется помечтать. Тогда я хоть сам буду присматривать за ужином, — он пошевелил в костре палкой и выгреб мясо, изрядно почерневшее, но, к счастью, не успевшее еще полностью разделить Участь бананов и превратиться в кусок угля.

Плыть стало намного веселее, когда кончились джунгли. Сухое знойное солнце саванн переносилось душой и телом несравненно легче, чем удушливые испарения, вечный сумрак, запах гниющих растений и ядовитые твари на каждом шагу. Река стала шире и полноводней. По берегам ее то и дело попадались группы раскидистых толстоствольных баобабов, в тени которых хорошо было пережидать полуденную жару. В высокой сухой траве бродили, почти не скрываясь и не таясь, звери: полосатые зебры, высоченные, колышущиеся при беге жирафы, антилопы всех мастей и расцветок. Застывшие по самые ноздри в воде, приземистые гиппопотамы лениво провожали сонными глазами проносившуюся в двух шагах от них пирогу.

Раза два путь преграждало стадо слонов, гигантов с обвисшей морщинистой кожей и желтыми бивнями, которые, зайдя по брюхо в реку, шумно поливали себя из хоботов, похожих на толстых змей. Приходилось, остановившись, пережидать слоновье купание. Предусмотрительный киммериец при этом натягивал лук, Шумри же только смеялся: что этим гигантам какие-то стрелы! Только группа туземцев с копьями и каменными топорами, действуя сообща, может завалить подобного красавца. А уж справиться со всем стадом…

Но серые гиганты их не трогали. Равно как и львы, которые каждую ночь оглашали окрестности утробным раскатистым ревом, пожиная плоды удачной охоты. Правда, Учитывая обилие хищников, путники дежурили ночами по очереди, следя за тем, чтобы огонь костра всегда был высоким и ярким, дабы у больших кошек не возникло желания подкрасться к их лагерю и рассмотреть их поближе.

Через несколько дней относительно спокойного и привольного пути возникла неожиданная преграда. В тот день, начиная с полудня, Конану стал слышаться странный шум, что-то вроде монотонного рокота или гудения. Чем дальше они плыли, тем шум становился явственней. Шумри тоже слышал его, и они долго совещались, пытаясь определить, что бы это могло быть. Несомненно, источником его не было живое существо. Больше всего это напоминало звуки, которые издает волнуемое бурей море. Море? Но до берега Южного Океана по всем их расчетам, даже с Учетом того, что двигались они по течению реки не на юг, а на юго-запад, было еще не близко.

К вечеру шум стал совсем громким, а течение реки, до сих пор несшей себя томно и медленно, внезапно ускорилось. Когда их понесло вперед со скоростью вспугнутой антилопы, Конана внезапно осенило.

— Водопад! Клянусь потрохами Нергала, это водопад! Он стал спешно грести к левому берегу, который был ближе от них. Взбесившееся течение разворачивало пирогу, стремилось унести с собой, но с помощью Шумри, спрыгнувшего в поток — к счастью, вода доставала ему лишь по грудь — и упирающегося в борт руками, пирога наконец ткнулась носом в прибрежный песок.

Если бы река не делала поворот в паре сотен локтей впереди, они, конечно, заметили бы водопад гораздо раньше. Но он был скрыт от них массивным скалистым выступом. Вытащив пирогу на берег, они прошли вперед, обогнули выступ — и их взорам предстало впечатляющее зрелище: сине-зеленая лента воды обрывалась. Над обрывом переливалась радуга, горящая в мельчайших брызгах, парящих в воздухе. Далеко у горизонта темнели горы. К подножию их тянулась извилистая синяя нить — их речка, внезапно очутившаяся далеко и глубоко под ними.

Осторожно подойдя к скалистому краю обрыва, они заглянули вниз. На глубине не менее ста локтей пенилась и рычала обрушивающаяся на камни вода. Гул стоял такой сильный, что приходилось напрягать голос, чтобы расслышать друг друга. От густых брызг их волосы и набедренные повязки мгновенно намокли…