Алекс Макдуф - Корона мира

— Заткнись, Таско! Ты всегда был спрутовой отрыжкой, ею и останешься! Любая рыба, даже акула, как она ни прожорлива, поперхнется таким дерьмом, как ты! Пусть все, у кого трясется зад при виде этого облезлого старика и двух наряженных под воинов холуев, сойдут в трюм, а Табарешу хватит и пятерых, чтобы пустить ко дну этого святошу! Правильно мне сказал Стигиец: «Митрианец столь заботится о спасении души, что необходимо помочь ему избавить ее от оков плоти». Вот этим я и займусь!

При слове «Стигиец» — а это, по всей видимости, была чья-то кличка — толпа моряков охнула и, судя по глухому ропоту и невнятной ругани, стала разделяться на трусов и сорвиголов.

— Он ни разу не упомянул второй харас, — заметил Тэн И. — Значит, это тоже видение.

Хорса взглянул на дальний от них корабль: тот шел ровно, повторяя маневры ведущего. Паруса его шевелились под ветром, но как-то мертвенно, неправдиво. Без сомнения, корабль не был настоящим.

Но усталость брала свое. Как ни вынослив был Хорса, но состязаться в ходе с парусником для гребного яла было делом безнадежным. Черно-красная змея саэты, не смущаясь мелкой зыбью, с легкостью пронизала прозрачные волны, кажущиеся в ночи нереальными, будто стоячими.

Фасулос — или кто там стоял на руле у корсаров — сумел-таки вопреки ухищрениям кхитайца зайти ялу в след, и теперь гонка становилась похожей на бегство муравья от слона.

— Я прочту еще гимн! — вдохновился Касталиус. — Тот, кто чернит имя Митры и глумится над самыми святыми канонами веры нашей, да будет покаран и низвергнут и да не устоит пред священными песнопениями!

И жрец, исполнившись достоинства и праведного гнева, вновь принялся декламировать нараспев. Вид его был суров и являл собой истинное воплощение небесной справедливости, обличающей деяния непотребные и богопротивные.

На носу саэты, за свою эмееподобность и раскраску называемой на всем Океане «Аспидом», происходили вещи удивительные и неприятные. Табареш наконец развернулся ликом к преследуемым. Капюшон был надвинут на самые глаза, так что лба и бровей видно не было. Глазищи у корсара были большие и непроглядно, матово черные. Он испытывал взглядом Касталиуса, стоящего против него в яле на расстоянии полулиги, но воля жреца была непреклонна: он легко выдерживал этот немой поединок, и, похоже, у Табареша возникли сомнения по поводу истинной природы явившегося невесть откуда в глухую туманную полночь челна с тремя людьми на борту.

Крупный, тонкий, с изломом нос, узкие скулы, большой алчный рот, полные губы и кустистая черная борода — усов Табареш не носил — таков был облик легендарного пирата. А на шее у капитана саэты висел амулет в виде двух переплетенных золотых эмей. Неспроста только что прозвучало слово «Стигиец».

Двое молодых моряков втащили на нос тлеющую багровыми угольями небольшую бронзовую жаровню и поспешили удалиться.

Табареш, погладив змейку на амулете, порылся у себя за пазухой и вытащил оттуда некий сосуд — не то флягу, не то флакон с благовониями. Затем он простер руки над жаром, что-то проговорил и плеснул жидкости из флакона прямо в угли. Заклубился густой разноцветный пар, скрыв на миг жаровню, а потом рядом с капитаном — их разделяла жаровня — появился некто в человечьем обличье, но было ясно, что тот, кто приходит из колдовского пара посредством заклинаний, не может быть рожденным женой от мужа.

Это был мужчина, ростом не уступавший Табарешу. Явившийся из цветного пара отличался стройностью и прекрасным телосложением. Облачен он был в белые тонкие полотняные одежды, что-то вроде длинной, до колен, туники с косым подолом, в черный плащ, заколотый на правом плече золотой фибулой, узор которой, выполненный скорее всего сканью, был столь тонок и витиеват, что разобрать его было затруднительно. Лицо у пришельца было худое, узкое, как сабля, желтоватое, с острыми, будто выполненными резцом каменотеса чертами и тонкими бескровными губами. Маленький прямой рот и приподнятый узкий подбородок придавали лицу выражение надменности. Темные холодные глаза имели явно удлиненный, но не узкий, как у гирканцев, а скорее миндалевидный разрез. Брови были тонки, виски немного вдавлены, лоб высок. Черные и прямые жесткие смоляные волосы едва не достигали плеч. Длинные, тонкие и ловкие пальцы его были унизаны сверкающими перстнями. Обут он был в мягкие кожаные сандалии.

Пришедший, не произнеся ни слова, следуя жесту Табареша, воззрился на плывущий впереди саэты ял, его экипаж и в особенности на Касталиуса.

Мгновение длился поединок взглядов, а затем сухие губы демона сложились в недобрую высокомерную усмешку, а глаза вспыхнули льдистым блеском.

«Стигиец! — подумал Тэн И. — Вот уж воистину меткое прозвище!»

О стигийских магах все были наслышаны премного, некоторые их зрели воочию, кто-то сподобился повстречаться с ними близко, а вот король Конан и, следственно, многие из его ближайшего окружения посвятили общению с ними значительную часть своей жизни.

Немудрено, что матросы «Аспида», хоть и попривыкли, наверно, к магии капитана, держались от него во время колдовства подальше, а свое отношение к таинственному и, судя по количеству украшений, злобному и жадному Стигийцу перенесли на всех прочих призраков, не исключая Бейдиганда Справедливого. Не радовались и сидевшие в яле.

Только Касталиус то ли не вполне понимал всю серьезность положения, то ли так уверился в силе духовных песнопений, что и стигийский демон казался ему теперь нипочем.

Но, как оказалось, жрец прекрасно все осознавал и был куда внимательнее главного королевского поверенного и лучшего королевского слуги вместе взятых.

Резкий и насмешливый металлический голос Стигийца распорол зловещую тишину, как острый обсидиановый нож разрезает гнилую холстину:

— Это не духи, Табареш! Это даже не Бейдиганд Справедливый! Это обычные люди. Ты можешь раздавить их челн, как ореховую скорлупу.

— Они в мгновение ока развеяли по ветру один мой харас, хотя я возился с ним сутки напролет! — прорычал в ответ Табареш. — Или каждый тупой купец может теперь делать так?!

— Нет, — отвечал Стигиец. — Пусть жрец и сумел сделать прежде ему недоступное, но твоему кораблю из крепкого живого дерева и холодного железа он не страшен. Иди же вперед и убей, а я помогу тебе! У жреца — того, что стоит с посохом, — красивый серебряный змей на толстой цепи. И я чувствую запах золота!