Алекс Макдуф - Хозяин Океана

— Идите с ним! — приказала Ниам. — Их я задержу настолько, насколько это надо, — добавила она, не обращая внимания на отчаянные призывы Дубтаха.

— Не извольте беспокоиться, моя госпожа, — ответил лоцман. — Най-Брэнил был столь любезным, что подогнал причал с корабликом этих месьоров как раз сюда.

Понимая, что проститься с Ниам хотя бы поцелуем не удастся — их просто схватили бы, воспользовавшись заминкой, — Конан отцепил с пояса серебряный амулет и вложил в другую, ничем не занятую ладонь королевы.

— Прощай, — твердо сказала Ниам, не оборачиваясь. — И поспеши.

Калаган не обманул. Не прошло и двух фарсинтов, как они, влекомые исходящим от острова течением, все дальше уходили в океан. Самая сложная часть пути была пройдена, и только скрипучий лоцман в своей лодчонке оставался теперь рядом с ними.

Ночное небо, полное звезд, покачивалось над головой в такт волнам.

— Все, месьоры, — вымолвил он наконец. — Дальше открытый Океан.

— Благодарим тебя, Калаган, — отвечал Ойсин. — Ты очень помог нам.

— Не стоит, — усмехнулся старик. — Ну как вам Най-Брэнил? Понравился ли вам наш театр? — неожиданно спросил он. — К тому же не всякому доведется самому играть в представлении.

— Действо? — ахнул Ойсин, — Так я был прав, когда мы бились с Отцом Зла! Великое Действо альвов? Да?

— Оно самое, — не разочаровал Ойсина старик. — Древнее искусство, почти забытое.

— Так значит… — Киммериец не знал, кто такие альвы, но слово «действо» в сознании Конана было накрепко связано с понятием «надувательство», хотя надувательство потешное и не очень обидное. — Значит, все было обманом, старик? И Отец Зла, и карнавал, и книга, и королева Ниам, что ли?

— Не спеши. — Голос Калагана зазвучал лукаво. — Действо — действом, да только ты воспринимал все, с тобой происшедшее, как реальность. Ведь верно? Значит, и верил во все это, как в реальность. Чего же тебе более настоящего, киммериец? Но не думай плохо о нас. Королева Ниам — самая настоящая королева, таких еще поискать! Разве ты не согласен?

Едва Конан открыл рот, чтобы ответить, как старик исчез вместе с челноком, будто растаял. Громада Най-Брэнил, светившаяся кое-где огнями, подернулась вдруг туманом, поблекла… и канула в никуда, будто ее и не было. Остров пропал так же внезапно, как и появился.

Некоторое время все трое молчали. Слов не отыскивалось. Ошарашенные, оглушенные и несколько разочарованные и подавленные, шли они под парусом вперед, в ночь, слушая песню снастей. Все вокруг казалось призрачным, прозрачным и ненадежным.

Внезапно слева по борту вода вспучилась и опала, пошли круговые волны, и широкая чешуйчатая спина с гребнем, показавшись над водой, снова ушла в глубину, а над волнами взлетел фонтан, и брызги его мелкой пылью коснулись лиц мореходов.

— Селиорон! — радостно произнес Ллейр. — Вот вам свидетельство незыблемости бытия!

— И его непостижимости вместе с тем, — заметил Ойсин. — Думайте, как хотите, но я приемлю все, что случилось с нами. И еще: тот, кто уволок-таки у Дубтаха книгу… Я знаю, откуда он: у него капюшон такой, какой разве что сам Дубтах опознал бы в том переполохе, да он слепой, бедняга. Ну и я догадался, поелику видел этих капюшонов множество.

— И откуда же? — поинтересовался Конан, хотя это вовсе не занимало его.

— С острова Семи Городов — жрец-книжник. Если захочешь стать бессмертным, киммериец, плыви туда.

— А ты? — лениво спросил Конан.

— Мне не нужно, — отвечал Ойсин.

— Мне тоже, — сказал Конан. — Я и так король, чего же еще? Править Аквилонией всю жизнь и знать, что это бесконечно? Да я же умру от скуки, и бессмертие не поможет!

Разговор затих. Океан, спокойный и мощный, бережно держал карру на своей груди, равномерно дыша волной. Звезды над горизонтом медленно приближались, чтобы к утру растаять, а следующим вечером снова убежать в бесконечную даль.

«А ты сама настоящая? Или тоже сейчас обернешься чудовищем или ароматом благовоний? —

Конан вдруг ясно услышал свой собственный вопрос, что он задал Ниам.

«Самая что ни на есть. Чувствуешь?» — так же ясно прозвучал над Океаном голос Ниам.

Овид — горизонт.

Лохланнах — так в Темре называли, с оттенком пренебрежения, иноземцев-южан и вообще людей «не от мира сего».

Так хайборийцы именовали промежуток времени равный четверти часа.