Андре Олдмен - Щит Агибалла

– Щит Агибалла, — говорю варвару. — Может, и не щит, а жилище его, с неба рухнувшее, а может, еще что. Хочешь разбить — разбей.

Он нос морщит, совсем по-волчьи воздух нюхает.

– Нехорошо здесь, — говорит, и, слышу, голос совсем не такой уверенный, как прежде.

– Давай, — говорю, — действуй.

Киммериец на меня зенками синими зыркнул и зубы оскалил. Вижу, мысль в глазах его метнулась, и радуюсь, что не только порывам своим он следует, но и осторожность имеет.

– Не темни, белобрысый, — слышу, — не стал бы ты меня сюда просто так вести. Что под щитом сокрыто?

– Кто его знает? — ответствуя осторожно. Пусть сам думает.

– Ежели бы ничего внутри не было, — гудит варвар, — не стал бы щит свои владения охранять. А коли охраняет…

"Давай, — умоляю я мысленно, — соображай, сметливый юноша!" И юноша сам приходит к заключению.

– Ежели бы ничего внутри не было, — говорит он, — не хранил бы Агибалл свои владения. Щит — он защита и есть, любой воин тебе скажет. Ты врал, что нет для меня пути отсюда, но если небожитель, либо его хоромина, ограждают владения от пришлых, это, клянусь пяткой Крома, что-то да значит. Не раз доводилось мне подбирать оброненные в битве щиты, и хранили они не хуже купленных!

– Так ступай и подними то, что поднять не можешь, — говорю я.

Честно признаюсь, не ожидал от варвара такой смекалки. Многим приходилось суть дела разжевывать. Случались и такие, кто до конца не верил в возможность спасения. О тех палка моя ведает, да Нергал, души их принявший.

Варвар только глянул на меня злобно и вперед ринулся. Вскоре я смог убедиться, что "лучезарные зерна" ему и впрямь ни к чему. Киммериец пару раз ударил клинком в щит, убедился, что крепость оного подобна стене крепостной, и тут же принялся поддевать мечом пластины, составляющие поверхность.

Ждать я не стал. Взобрался на крышу хоромины агибалловой, нагретую солнцем (кузнечики прыснули в стороны и застрекотали в зарослях — словно полтыщи игрецов ярмарочных свои инструменты в ход пустили) и помог варвару отколупнуть роговую штуковину.

Снизу она была сырая, пористая, и выступы обычные на ней замечались, за которые так держать удобно. Настоящий щит.

– Что ж, — говорю, — ты, видать, решил, что спасение обрел. Рискни. Только я ни за что не отвечаю.

– А я тебя и не прошу, выродок, — бурчит он, прилаживая пластину локтя два длиной наподобие щита настоящего.

И повел я северянина к тропе, что вилась через лес донный. Среди костей да камешков самоцветных — наверх, в мир, к обоим нам, думаю, не слишком ласковый.

Северянин шагал впереди, прикрывшись пластиной. Словно в бой шел против целой армии. Меч он не выпустил и готов был, видно, сразиться, хоть с выводком демонов. Я за спиной его вышагивал, и муторно мне было, словно ядовитый гриб съел.

Миновали мы травы, лес миновал и подошли к скалам.

Тут варвар мой и говорит, обернувшись:

– Не знаю, правду ли ты мне сказывал, белобрысый, и смогу ли я из сего гиблого места ноги унести. А только давай поделимся. Думаю, "лучезарные зерна" мне так же пригодятся, как и тебе.

Справедливо сказал. Попросил я у него меч, разрубил оотэку пополам и ему часть отдал. Что ж, пропадать добру, так пропадать.

Топаем вверх по тропинке, что среди скал вьется. Я уже муть, закрывающую вход в Провал, вижу, а северянин мой весело насвистывать принялся. Киммерийцы они киммерийцы и есть, и в двух шагах от смерти веселиться будут.

И вот, наблюдаю, занялся щит в руках его бледным пламенем. Пламя то все возгорается, свирепеет, миг — и руки северянина уже объяты его холодными языками. Знаю я, что жжет ему руки, и грудь тоска смертная холодит, и ноги подкашиваются… Многих я видел, кого водил в пропасть, и ужас их видел, и отчаяние, и тщетные попытки спастись. Затем и водил, что Провал двоих не отпускает, и один, первым идущий, должен щит перед собой нести, второму дорогу прокладывая. И когда последний сполох, яркий, как зарница в грозовом небе, поглотит незадачливого героя, следом идущий, выродок белобрысый, получит свободную дорогу наверх, к людям, которые презирают его и жаждут его диковин, со дна пропасти принесенных…

Только ничего этого на сей раз не было. Конан-варвар, прокладывающий мне путь, только помянул Крома своего неведомого, щит из рук не выпуская, зеленые сполохи оплели его тело, пыхнули и растаяли, как туман под утренним ветром. И понял я, что тоска и предчувствие беды там, на Тропе Мертвецов, не обманули. Время Ходка ушло, путь в Провал ему отныне заказан, а Агибалл, небожитель неведомый, обратил лик свой на иное человеческое существо…

– Прощай, белобрысый!

– Прощай и ты, Конан-северянин!

– Видишь, слаб оказался твой Агибалл.

– Слаб или милостив — не нам судить.

– Что делать станешь?

– Не бойся, не пропаду. Деньги у меня есть, есть и невеста, нежная и преданная. Построю усадьбу в долине Лема, обнесу высоким тыном, собак во двор напущу и стану жить, с людьми не знаясь.

– Все еще оотэка покоя не дает?

– Может, и так. Ты свою долю сбудь подальше отсюда. Лучше всего в Заморе, стране воров, тамошние толстосумы падки до зелий неведомых. И упаси тебя Кром возвращаться в Провал. Прощай.

– Прощай и ты, Альбинос. Мир велик, есть что посмотреть, кроме дыры этой затхлой. Смотри, не клади за щеку "лучезарные зерна", люб свою жену слепо, до правды не доискивайся!

Они махнули на прощание друг другу и разошлись, вздымая пыль: Конан-варвар — подошвами потертых сапог, Халар Ходок — босыми, привычными к окольным путям ступнями.