Ольга Григорьева - Берсерк

Ульф перестал кашлять и теперь лежал на полу, откинув голову и слабо вздрагивая. Он ничего не слышал. Девчонка вырвалась из моих рук – держал-то некрепко – и побежала к двери, но, прежде чем выскользнуть, обернулась:

– А почему ты решил, что я не захочу?

Она исчезла, а я все еще ничего не понимал. Разве дано воину понять бабу? То она смеялась, скалила острые, как у лисицы, зубки и небрежно называла меня Волчонком, а то заявляла, что не против пойти за меня…

Вздохнув, я уселся у очага и прикрыл глаза. Внучка Ульфа давно убежала, а в избе все еще хранился запах ее молодого и свежего тела. Я мог представить ее без одежды – белокожую, мягкую, с такой нежной грудью, что пальцы утонут в ней, не оставляя следов… Жаль, что Ульф так болен – он бы наверняка отдал мне внучку.

На третий день после моего приезда Круглоглазый умер. Хоронить его съехались все родичи – от тех, что жили рядом, в Уппсале, до дальних, из Норраланда. Свейнхильд рыдала на кургане и грозилась не пережить мужа, а другие родичи притворно утирали глаза и втайне радовались. Теперь после смерти Ульфа любой из них мог потребовать долю в хозяйстве – ведь у него не осталось сыновей. Я же искренне грустил по старому колдуну. Он многому научил меня, лишь не сумел объяснить, под какой тайной личиной скрывается опасный враг и какое зло он замышляет. А еще не успел отдать мне внучку. Я узнал, что девку зовут Ингрид и из дедова богатства ей ничего не досталось. Видно, заступиться за ее долю было некому: отец, мать да и сам Ульф – все оказались в чертогах Хель раньше нее.

На тризне Ингрид убежала за присыпанную снегом темную избу Ульфа. Я нашел ее по слабым всхлипываниям. Она плакала.

–Не реви, – утешил я ее, – Я же сказал, возьму тебя в жены. Ничего страшного, если за тебя будет дано мунда [47]. Я отвезу тебя к своей матери. Tебе там понравится.

Не знаю, что пришлось ей по душе: то, что она сможет уехать из дома, где все напоминало о деде, или что ей не выпадет горькая участь жить меж прочими родичами бесправной, как рабыня, и дожидаться невыгодного жениха, но она вдруг еще громче заревела и кинулась мне на шею.

– Забери меня, Хаки, – тыкаясь в мою щеку мокрым и холодным носом, всхлипывала она. – Забери, увези, молю!

Неужели она думала, что я нарушу слово? А помимо слова, была еще и страсть… Мне хотелось взять ее даже тут, за домом, на холодном снегу, но так поступить было бы нехорошо. Оскорблять родственницу Ульфа я не имел права.

На другой день мы с Ингрид уехали из усадьбы. Свейнхильд вышла нас провожать и сама отдала мунд за Ингрид:

– Негоже внучке Ульфа выходить замуж как безродной рабыне.

– Я бы ввел ее в свой род [48], – ответил я, но Свейнхильд покачала головой:

– Нет, Хаки. Мой муж не допустил бы такого позора.

Свейнхильд казалась грустной и встревоженной. Нынче многие посягали на добро Ульфа, и ей предстояло немало тяжелых боев.

– Держись, Свейнхильд, – сказал я и добавил: – Будет нужда, помни – я должник Ульфа. , Она улыбнулась и коснулась моей щеки:

– Волчонок-Ульф учил вас, зверенышей, как собственных сыновей… По всей земле его дети… Хотя теперь их уже не много и с каждым годом становится все меньше. Забудь обо мне и береги себя. У тебя есть зубы и когти, а у меня есть хитрость. Мне ни к чему твоя помощь.

Она отвернулась и ушла в дом, а я вспомнил тот вечер у Ульфа, когда впервые почуял себя зверем, ее лисью мордочку и засмеялся. Что бы там ни говорили, тяжеловесным родичам Ульфа придется тягаться не с маленькой и хрупкой Свейнхильд, а с коварной, как бог Локи, лесной лисицей.

Всю дорогу Ингрид молчала. То ли думала, как жить дальше, то ли боялась, что я не дождусь свадьбы. Я не мешал ей. Только каждый раз, видя ее бледное лицо и потухшие глаза, невольно думал: «А правильно ли я сделал, что забрал ее из усадьбы?» Почему-то она уже не разжигала во мне той дикой, неистовой страсти, что в первый день нашей встречи.

Я зря беспокоился. Едва став моей женой, Ингрид доказала, как удачен был мой выбор. Ее тело таяло под моими ладонями, а маленькие пухлые грудки сами тянулись к моим губам. Она была неумелой и очаровательной. Та ночь возродила прежнюю Ингрид. Она всегда улыбалась и всюду поспевала, и даже мои тупоголовые братцы стали на нее заглядываться. «Уж не отправить ли жену к Свейнхильд, когда придет время походов? – думал я. – Арм не преминет воспользоваться моей отлучкой. Кто знает, когда я вернусь и вернусь ли? А молодой бабе так нужны рядом сильные мужские руки и надежное плечо! Ингрид не устоит…» Мне было жаль потерять жену, но остаться с ней я не мог. Море манило меня, как лес манит зверя. Ингрид была прихотью, а море – страстью…

Орм тоже тосковал по походам, и, едва наступила весна, он стал собирать хирд. С гор вернулись Черный Трор с Эриком, с озера Хельмар приплелся Бренн, из Эвла появился веселый и опухший от попоек Варен.

Предчувствуя разлуку, Ингрид все чаще приставала ко мне с просьбами. Ей не хотелось, чтоб я покидал родной дом.

– Погляди, – говорила она, – твои братья живут тихо и мирно, никого не обижают, растят хлеб, помогают твоей матери и никуда не рвутся. А ведь их не держат жены или дети… Почему же ты все время хочешь уехать?!

Я пытался объяснить, но она лишь ударялась в слезы:

– Ты не любишь меня. Стоит Орму позвать, и ты бежишь, словно щенок, только что не поскуливаешь от радости! Ты никого не любишь. Ты не любил меня, даже когда забирал из усадьбы деда! Я не напоминал ей о том давнем разговоре за избой Ульфа, но соглашаться с нелепыми обвинениями тоже не хотел.

– Я воин, – толковал я. – Мое счастье в походах. Твой дед научил меня прикасаться к силе Одина, и теперь я не смею огорчать великого бога. Нужно быть достойным этой чести!

– Зато ты смеешь топтать меня и мою честь задыхаясь от рыданий, кричала она.

Подобные разговоры повторялись так часто, что однажды я впрямь задумался – а любил ли я Ингрид, когда женился на ней? И честно ответил: нет. Хотел, желал, но не любил. Она всегда вызывала во мне лишь дикую, животную похоть. А постоянные размолвки убили и это… Я стал избегать близости с Ингрид и передумал отправлять ее к Свейнхильд – в конце концов, пусть сама блюдет свою честь, на то она и мужняя жена!

Лето наступило как самый долгожданный праздник.

Орм собирался недолго, и мы вышли в море так рано, как ни разу не выходили за последние годы. «Это не к добру», – каркали старики, но весла уже легли на воду, на ветру захлопали паруса, а все глупое, смешное и ненужное осталось позади. Там, в прежней береговой жизни, остались Ингрид со своими бессмысленными жалобами, смерть старого колдуна Ульфа и вечно работающие тугодумные братья.