Дуглас Брайан - Демоны степей

— Когда же вы наконец поймете, что я страдал! — почти выкрикнул Фонэн.

— И причинял боль другим — вот как ты лечил свое страдание! — выговорила Азания. — Сперва ты мучил своих домашних, а потом достиг власти и принялся терзать целый город!

Фонэн остановил ее взмахом костлявой руки:

— Молчи, женщина! Если даже тебе суждено было стать моей последней жертвой — пусть хотя бы сострадание заградит твои уста! Я не желал тебе зла. Я хотел лишь освободить тебя от колдовского дара.

— Но я не хотела освобождаться.

— Ты неразумна, как все люди.

— Почему ты взял на себя власть решать за других? — горячо спросила Азания.

Фонэн презрительно усмехнулся:

— Потому что другие сами дали мне эту

власть!

— Не слушай его! — выкрикнула Элиза. — Он лжет!

— Неправда! — яростно возразил Фонэн. — Завистливая маленькая жаба, я помню, какой ты была, Элиза!

— Те годы давно миновали, — напомнил Гарольд. — А что касается зависти… Помнишь, ни одна женщина не соглашалась даже за деньги прикоснуться к тебе? Помнишь, как тебе отказала продажная любовница? Помнишь?

Фонэн молчал. Он помнил.

Незнакомые мужчины не всегда догадывались, какое проклятие тяготеет над этим хмурым молодым человеком с непривлекательным лицом и покалеченной ногой, но женщины — те чувствовали сразу. Особенно после того, как он прикасался к ним. Вздрагивали, бросали на него испуганный взгляд, затем их лица искажало отвращение, и они поскорее покидали его — уходили прочь под первым попавшимся выдуманным предлогом.

Гарольд был прав. Фонэну отказывали даже проститутки.

И тогда он подстерег в отцовском доме служанку, схватил ее поперек туловища, утащил в свою комнату, как паук муху. Он жадно рвал с нее одежду, царапая ее молодое тело, а она безмолвно отбивалась, и в ее глазах был ужас, ужас — ничего, кроме ужаса… Это была развеселая девица, она охотно занималась любовью со всеми мужчинами, какие только попадались ей на пути: и с сыновьями хозяина, и с немолодым конюхом, и с совсем юным поваренком, и с захожим торговцем.

И только ему, Фонэну, она отказывала, всякий раз сторонясь и прижимаясь к стене, когда он проходил мимо.

Почему? Почему?

Он набросился на нее, как дикий зверь. Она не кричала. Смотрела на него безмолвно, и в ее широко раскрытых глазах плескались страх и омерзение. Словно он сам был какой-нибудь отвратительной жабой, скользкой, бородавчатой… Но проклятье, это же было не так! Конечно, он был хром и не вполне хорош собой — но всяко не хуже, чем конюх, пропахший лошадиным потом и запахом седел!

Когда Фонэн закончил, девушка была мертва. Что убило ее? Сила ненависти? Магия?

Фонэн не знал. Он не хотел ее смерти. Он никого не хотел ни убивать, ни мучить. Тот жуткий, бесполезный, разрушительный дар, который он унаследовал вместе с отравленной кровью своих предков, уничтожал все, к чему он ни прикасался.

С тех пор Фонэн избегал женщин. Он избегал всех, к кому мог испытывать какие-либо чувства, кроме сострадания.

А сострадание он испытывал лишь к себе подобным.

И освобождал их от проклятия магии.

Теперь настал его черед. Он был готов встретить смерть с высоко поднятой головой. Эта участь его не страшила.

— Слушай, брат, — сказал Гарольд, — оставим прежние споры. Никто здесь не желает тебе зла.

— И я никому не желаю зла, — спокойно отозвался Фонэн. — И никогда не желал.

— Это правда, — вмешался вдруг Тассилон. Он и сам от себя не ожидал подобной дерзости. Но Фонэн был сейчас один против всех — как жил один против всех всю свою жизнь, и Тассилон внезапно понял, что это несправедливо. — В душе этого человека много горечи, но много и искренней муки, и желания добра. Вы не понимали его.

— А ты кто? — прищурился Эдмун, — Кто ты такой? Новый прихвостень?

— Я его друг, — ответил Тассилон.

— Друг? — удивленно протянул Эдмун и коснулся локтя Азании, которая вдруг покраснела и оскорбленно сжала губы. — Да разве у такого, как Фонэн, могут быть друзья?

— Если у него могут быть братья и сестры, — парировал Тассилон, — значит, могут быть и друзья. Мой сводный брат говорил: «Брат — это друг, данный человеку самой природой». Если кровь обманывает, то не обманут разум и понимание.

— Это ты о себе? — фыркнул Эдмун. — Это у тебя — разум и понимание?

— Может быть, — сказал Тассилон. Элленхарда еле заметно улыбнулась. Ей нравилась эта дерзость, и он понял это.

— Мы знаем, как освободить тебя, Фонэн, — сказал Гарольд. — Ты действительно не виноват в том, что единственный из нашего поколения унаследовал магический дар. Эдмуна эта беда обошла стороной…

— К счастью, — добавила Элиза. Фонэн теперь молчал — слушал. Гарольд продолжал:

— Стой спокойно, не двигайся. Мы попробуем избавить твое тело от этого огня.

Гарольд, Элиза, Эдмун и Азания окружили Фонэна, оттеснив Тассилона в сторону. Он воспользовался случаем стать поближе к Элленхарде. Она смерила его холодным взглядом, и у Тассилона упало сердце: да что же это такое! Разве не сама она оставила его в Феризе, когда умчалась вместе со спасителями колдуньи?! Почему же теперь она отворачивает от него лицо?

Впрочем, спустя миг даже эти мысли вылетели у него из головы, так необычно и страшно было происходящее под мертвым деревом.

Азания высоко подняла над головой зеркало. Из пальцев Фонэна вдруг вылетела синеватая молния и ударила прямо в середину зеркала. Азания вскрикнула, пошатнулась, но Эдмун поддержал ее, а Гарольд крепко схватил за руку, не позволяя выронить зеркало. Еще одна молния, еще одна. Фонэн безмолвно стискивал зубы. Его худое тело сотрясала крупная дрожь, черный плащ освещался изнутри, как будто под ним пробегали светляки.

Молнии словно разрывали тело главы Священного Совета, вылетая из него одна за другой. Они били и били по зеркалу. От напряжения Азания была белой, как мел, но зеркала не опускала. Оно уже почернело и слегка дымилось.

Фонэн захрипел. С его губ закапала пена, она сделалась розовой, потом красной. С жутким булькающим звуком хлынула из горла кровь. Фонэн упал на землю, корчась и извиваясь. Кровь заливала его лицо и откинутую в сторону левую руку. Ноги принялись стучать по земле, отбивая предсмертный танец.

— 0ни убивают его! — шепнул Тассилон.

Последние слабые молнии пробежали по умирающему телу и с легким шипением коснулись зеркала. Фонэн еще раз вздрогнул на земле и затих навсегда.

Азания разжала онемевшие губы и громко застонала. Зеркало выпало из ее руки и рассыпалось в пыль, едва лишь коснулось твердой почвы. Ладонь Азании была обожжена почти до кости. Она плакала от боли и старалась не смотреть на свою руку, а растерянный Эдмун целовал ее здоровую ладонь и тоже едва не плакал.