Дэн Ченслор - Разрушенное святилище

Трибун не мог понять, почему люди больше всего ненавидят тех, кем сами были совсем недавно.

— Мне не по душе, что вы пригласили наемников, — произнес военачальник. — Эти люди не знают ни верности, ни чести, они побегут с поля боя, как только почувствуют, что битва проиграна.

«Откуда тебе все это так хорошо известно? — неторопливо мурлыкал про себя Ортегиан. — Не иначе, сам именно так вел себя, когда продавал свой меч в Офире и Туране. Думаю, друг Терранд, ты не раз поворачивал вспять, следуя совету древнего поэта (имя которого, впрочем, ты вряд ли знаешь) — «щит мой заброшен в кусты, жизнь я зато сохранил».

Паланкин неторопливо покачивался над дорогой, убаюкивая Трибуна. Большинство экипажей летели плавно, однако правитель нарочно выбрал для себя тот, что слегка колебался в воздухе, словно лодка на спокойной реке. Ортегиан уже не слушал слов полководца, который горячился все больше, — вместо этого, карла медленно погружался в свои мысли, словно в приятный сон.

«Да, Терранд! — размышлял он, глядя на раскинувшуюся у подножия гор долину. — Наверное, тебе не впервой видеть лицо генерала, которому ты еще несколько дней назад клялся в верности, — когда теперь, на поле проигранного боя, он оборачивался к вам, наемникам, что столь дорого обошлись стране! Он ищет вас там, где вопиет ваш воинский долг, может быть, на последнем рубеже перед накатывающейся армией неприятеля — и что же видит? Лишь ваши спины, да грязь и песок, несущиеся из-под копыт ваших коней столь же стремительно, сколь и вы сами бежите прочь! Вначале черты его отражают недоумение, он не в силах поверить, что люди, с кем его соединило солдатское братство, способны предать. Потом ярость заливает его глаза, кожу, заставляет широко распахнуться рот, — и гнев этот тем сильней, что это чувство не на кого выплеснуть, а вы, предатели и изменники, наверняка избегнете правосудия. И вот наконец все эти чувства уходят, оставляя место последнему — отчаянию, ибо бой проигран, и смерть несется к нему на кончике чьего-то копья… Да, Терранд? Эти картины вставали перед тобой, когда ты через силу пожимал руки наемникам в парадной зале дворца? Или ты вспоминал, как со своими товарищами — наверное, кого-то из них ты и встретил на том приеме! — сидя в прокопченной таверне, и гремя тяжелыми кружками с хмельным вином, вспоминали потешное лицо генерала, и его беспомощный крик: «Вернитесь, дети Эрлика! Вернитесь и бейтесь до последнего!» И слова эти — возможно, последние, — вызывали у вас смех. Его ты слышишь сейчас? И хохот, который вырывался из твоей собственной глотки, мешается в твоей голове с тем, что будет адресован тебе, оставшемуся стоять посреди бегущего войска? Не бойся, мой друг Терранд! Этого никогда не случится, ибо план войны уже подготовлен, наш удар будет быстр и милосерден, а у курсаитов не останется даже шанса сопротивляться нам…»

Выйдя из полудремы, словно проснувшись, Ортегиан увидел, что военачальник замолк, и теперь в ожидании смотрит на него. Трибун никогда не произнес бы вслух того, о чем думал, он сказал другое — простую и порой печальную правду.

— Я полностью согласен с тобой, друг Терранд, — мягко молвил правитель. — Но согласись, что легионы Валлардии уже не те, что когда-то. После того, как войско сражается с врагом, лучшие солдаты в нем погибают. Но что станет с армией, если она ожесточенно билась сама с собой? Ее потери будут в два, в три раза больше, чем при обычной войне! Вспомни о тех, кто остался в живых, но покинул республику, не желая служить новым порядкам. Да, наши полки по-прежнему сильны, но их мало. Нам удалось собрать ополчение, но кто его натренирует? возглавит? Людей у нас не хватает, а из тех, кто носит форму, вряд ли даже каждый второй достоин доверия. Так не лучше ли пригласить наемников, чьи силы и слабости нам по крайней мере известны? Мы не станем посылать их туда, где грозит большая опасность, туда, где лишь горящее сердце патриота может склонить чашу весов к победе, — а купленный за деньги наемник предпочтет убежать. Мы не хотели этой войны, Терранд, но нам придется ее вести, так постараемся же использовать все возможности, которые дает нам судьба, и не станем сетовать на то, что их слишком мало.

Слова Трибуна не могли полностью убедить собеседника, но полудракон понимал, что выбора у них действительно нет, и потому не стал возражать, а лишь сильнее сжал в когтистых руках маршальский жезл.

Процессия достигла обрушенного святилища, когда далекое солнце, глаз бессмертного Радгуль-Йоро, поднялось высоко над Шеррандскими горами. Оно замерло, казалось, над самым кратером. Зрелище, представшее глазам путников, было одновременно и величественным, и ужасным, и даже те, кто уже видел останки некогда величественного здания, невольно затаили дыхание, будто вновь стали свидетелями смерти великого и мудрого человека.

Огромное строение, с вершины которого можно было увидеть ущелье Казгуль, теперь лежало в развалинах. Словно божественный палец Радгуль-Йоро коснулся его алмазного шпиля, вдавил его, обрушив колонны и стоявших на фасаде великанов, что воздевали руки к пяти сторонам света — северу, югу, востоку, западу и к самой главной части мироздания, к обители богов, Выси Небесной.

Серые обломки мрамора казались теперь обуглившимися головешками, оставшимися после лесного пожара. Среди них ходили монахи, встряхивая кадильницами, а некоторые несли над собой штандарт, с флагом Валлардии и резной фигурой трехлапой жабы над знаменем. В первые дни, жрецы искали раненых, оставшихся в живых — но таких было слишком мало, да и те почта все умерли в течение суток. Теперь служители богов вели здесь негромкие разговоры с душами умерших, провожая их в небесные пределы Радгуль-Йоро, и выкладывали им путь молитвами и ритмичным звоном храмовых колокольчиков.

Время от времени, среди бритых иноческих голов показывалась кокарда сержанта, а следом за ней появлялся отряд королевских стражников (они по-прежнему так назывались, несмотря на произошедшие в стране перемены). Никто не мог бы сказать, что, а, главное, от кого охраняют солдаты на развалинах храма, однако в первый же день после катастрофы, Трибун издал указ о почетном карауле, и этот шаг с благодарностью и восторгом приняла вся страна.

Чародей Гроциус, то и дело бросавший озабоченные взгляды на далекое светило, наконец позволил себе немного расслабиться. Ритуал Прощания следовало проводить в строго определенный момент, а торжественная процессия то и дело задерживалась — то по вине кучеров, то своенравного грифона, а то из-за пустого каприза какого-нибудь дворцового сановника.

Верховный жрец Долабелла, которому следовало отвечать за проведение церемонии, был одним из тех, кто создавал больше всего проблем в дороге, и колдун понимал, что если он сам не проследит за всем лично, Ритуал не удастся провести вовремя, а большего позора для дворца сложно будет придумать.