Сергей Гомонов - Тень Уробороса (Лицедеи)

— Мне страшно, — сообщил Эфий. — Кругом становится много больных. Все больше и больше…

— Что он там несет? — рявкнула Исабель.

— Миссис Сантос, да будет вам уже! — провокационно улыбаясь, офицер Маркус на всякий случай отошел подальше от Исабель. — Парень и без тебя от всего шарахается…

А Хаммону стало не по себе от слов пастуха, будто кто-то ледяной рукой провел по хребту.

— Может, и правда ошиблись с диагнозом… — в голосе посерьезневшего Пита послышались нотки надежды. — А то же я читал про эту дрянь. Действительно дрянь жуткая!

— Маркус!

— Ладно, Исабель, ну ради чего в игры играть? Пусть знает. Всё равно узнает. Мистер Хаммон, два часа назад в аэропорту выявили больного чумой, легочная форма, самое начало, с первыми симптомами.

— Что такое чума?

Слово не показалось Тут-Анну страшным. Скорее смешным. Аналогов ему в родном мире Хаммона не существовало, и потому оно было услышано без малейших искажений, на кванторлингве.

Офицеры уставились на него, не моргая.

— Даже я знаю… — зачарованно проговорил Маркус себе под нос.

— Даже он знает! — ужаснулась Сантос. — Вы что, с неба свалились?

Так, значит, этих начальство не просветило относительно его особы. Ну всё, всё как у него дома! Те же игры в тайны, обстановка секретности и прочие запутывающие условности. Ладно, неважно. Значит, эта чума — очень страшное заболевание? Теперь понятно, почему они так забегали!

Тут из кабины лифта вышли и пронеслись мимо них трое в белом, в шлемах с прозрачным забралом. Ничего не замечая вокруг, они общались только между собой:

— Они выключили вентиляцию, госпожа Вертинская, только через десять минут, — бубнил, объясняя, невысокий плотный человек. — Будем надеяться на луч…

— У меня вызов! — прервала его та, к которой он обращался, и все трое остановились посреди вестибюля в ожидании, когда доктор Вертинская окончит разговор.

Не переводя дыхания, за ними следили и Хаммон, и сопровождающие их с Эфием офицеры.

— Нет, на лучшее надеяться не можем, — Вертинская снова пошла вперед. — Снизу сообщили, что выявлено еще четыре зараженных. Всё, налицо эпидемия…

— Так быстро! — ужаснулся толстенький врач. — Это какой-то мутант бактерии, а не сама чума! — тут он почувствовал, что кто-то настойчиво дергает его за рукав, и с досадой обернулся: — Чего вам?

Хаммон смотрел на него глазами побитой собаки и даже не сразу сформулировал свой вопрос о том, насколько заразна эта болезнь.

— Черт те что! — возмутился толстенький, сверкая глазами и прозрачным забралом. — Вы кто? Кто пустил?

Сантос и Маркус подбежали, оттащили, нарычали, усадили на место. Исабель вернулась извиниться и перекинулась парой слов с доктором Вертинской. Та выслушала, кивнула.

— Много больных… — прошептал Эфий.

— Вставайте, — Исабель шепнула что-то Питу, тот кивнул, но, правда, перед кивком немного изменился в лице. — Вставайте и идем.

— Что она говорит? — пастух тронул Хаммона за плечо и быстро отдернул руку.

— Зовет куда-то. Пошли.

— Я не пойду. Там болезнь и много больных! Нам нельзя туда.

Офицеры церемониться не стали, взяли клеомедянина под локти и понесли вслед за медиками.

Дальнейшие события Хаммон помнил уже плохо. У него отчего-то сильно кружилась голова, и окружающие, казалось, затеяли водить вокруг него хоровод. Еще хотелось выпить, лечь и проснуться наконец у себя дома в постели, чтобы как следует посмеяться над приснившимся бредом.

— Кристиан, посмотри этих двоих! — голос Вертинской звучал издалека, хотя сама она стояла рядом.

На ее призыв от группы врачей отделился один и подошел к Хаммону, Эфию и офицерам. Он переводил спокойный взгляд серо-стальных глаз с одного лица на другое, изучая, потом обратился к доктору Вертинской:

— Офицеров тоже посмотрю.

— Всё, оставляю их на тебя, — она улыбнулась и быстро затерялась среди одинаковых белых костюмов.

За прозрачным забралом странного шлема Хаммон разглядел молодого человека приятной наружности, но немного не от мира сего. Хотя, право, смешно ему, Хаммону, делать какие-то выводы о сем мире!

— Слушай, доктор, я знаю, у вас у всех есть чего выпить, — сказал он медику. — Не пожалей, плесни чуток, плохо мне что-то, а!

— Холодненького, конечно? — усмехнулся тот, раскладывая на погрузочной платформе какие-то приспособления.

— Ну, вы еще спрашиваете!

— А я не спрашиваю, я издеваюсь. Рукав закатайте.

Стиснув в ладонях игрушечную козочку и зажмурившись, Эфий молился солнцескальским духам-охранителям. Он уже давно перестал понимать, что с ним происходит, и просил только одного: чтобы все побыстрее закончилось, неважно как.

— Вас доктором Кристианом звать? — продолжал Хаммон, все еще не теряя надежды выпросить у медика немного горячительного для бодрости.

— Вообще-то Элинором, но зовите, как вам больше нравится. Руку пока не разгибайте. Теперь вы, пожалуйста…

— Он того… не понимает… — Тут-Анн небрежно дернул плечом в сторону пастуха.

— Чего не понимает? — Элинор остановился с инъектором наизготовку.

— А ни фига не понимает, — вставил офицер Маркус.

Исабель уничтожающе посмотрела в его сторону, однако промолчала. А Пит предложил сначала взять кровь у них с напарницей.

И тогда-то Хаммону почудилось, что земля сама ушла у него из-под ног, да и ноги куда-то подевались. Он понял, что не летел, а падал, но уже тогда, когда офицеры бросились поднимать его.

— Проклятье, чего ж я валюсь-то? — смущенно пробормотал Тут-Анн и совсем потерял сознание.

Земля, Нью-Йорк, сентябрь 1002 года

Когда каталку с заболевшим отвезли в изоляционный бокс, я занялся спецотделовцами; они оказались коллегами Дика Калиостро — об этом мне поведал разговорчивый Пит Маркус.

Странный юноша с Клеомеда сидел, забившись в угол и сжав в ладонях какую-то игрушку. У меня возникло подозрение, что процедуру забора крови он видит впервые в жизни. Этого только не хватало! Хуже этого были только мои мысли о Джоконде. Я постоянно возвращался к ним, понимая: случись что — и произойдет самое страшное. Что выбрать: предупредить Калиостро-старшего, чтобы он отстранил ее от операции, но заполучить в ее лице непримиримого врага — или промолчать, надеясь на то, что все обойдется?

Клеомедянин не говорил ни на кванторлингве, ни на латыни. На английскую, испанскую и итальянскую речь он, по заверениям Питера, также не реагировал. И пришлось мне прибегнуть к хитрости. Я представил себе мир его глазами, и фантазия быстро заменилась настоящими ощущениями. Мне стали понятны его страхи, это была боязнь неведомого. Чем-то напоминал он того беловолосого мальчика на Фаусте, которого я крестил и назвал Луисом. Чем-то — я сразу и не понял, чем. Тот опыт, который получили они оба и который оставил неистребимую печать в их душах, мне был незнаком. Удушье, тиски, сжимающие тело, и одиночество, не дающее никаких надежд. Один против всего мира, выживешь или нет — только твое дело. И сейчас этот опыт больше всего остального руководил страхами юноши, хотя он ничего не помнил о тех временах.