Грэм Макнилл - Тысяча Сынов

Она в одиночестве бродила по улицам города, не задумываясь о направлении, без помех наслаждаясь поразительной красотой. Мягкий ветерок приносил острые и пряные ароматы, что предполагало наличие человеческой жизни, но, как бы она ни вглядывалась, нигде не было заметно никаких следов обитателей города.

Это ее ничуть не смутило, и она продолжала прогулку, на каждом шагу обнаруживая все новые чудеса. Целый проспект мраморных библиотек и музеев был уставлен золотыми статуями существ с соколиными головами, на другой улице источали сладковатый аромат ряды финиковых пальм. Серебряные львы высотой в сотни метров разинули пасти в безмолвном реве у входа в пирамиду, столь огромную, что она казалась настоящей горой, а не архитектурным сооружением.

Могучие резные колонны с капителями в виде свитков обрамляли торжественные магистрали, по которым могли торжественным маршем пройти целые армии. В великолепных парках ее поражало смешение природных форм с творениями человеческих рук, настолько тесное, что было невозможно отличить одно от другого.

Повсюду, куда бы она ни посмотрела, линии удивляли своим совершенством и гармонией, которая могла быть достигнута лишь безукоризненным сочетанием таланта и знания. Да, это было совершенство, о котором человечество могло только мечтать.

Это было воплощение счастья, хотя она знала, что оно не может быть реальным, поскольку творение рук человеческих не может быть совершенным.

Во всем есть хоть малейший изъян.

И как любой рай, это место не может существовать долго.

И вот издалека донесся скорбный крик, настолько слабый, что его едва можно было услышать.

К этому крику, принесенному из застывшей темноты безысходного будущего, присоединился еще один, и звуки, отраженные стенами пирамид, раскатились по пустынным улицам мрачным проклятием. Они отозвались в иссохшей, почти атрофировавшейся части ее мозга воспоминаниями о тех первобытных временах, когда человек был просто добычей, прямоходящим гуманоидом, более самоуверенным, чем все остальные млекопитающие.

Звук напомнил о похожих на сабли клыках и когтях охотников, которые были старше человека.

То был звук приговора.

Каллиста Эрида резко села в своей походной кровати. Сердце отчаянно колотилось, кожа покрылась обильной испариной, а в голове затихали призрачные вопли. Сон о неизвестном городе рассеивался, словно туман, уносивший видения сверкающих башен, серебристых пирамид и величественных проспектов.

Она тяжело вздохнула и поднесла ладонь к голове, где уже нарастала пульсирующая боль. Мучительные толчки становились все сильнее, и тогда Каллиста, прижав ладони к вискам, спустила ноги на пол.

— Нет, — простонала она. — Опять... Только не сейчас.

Поднявшись с кровати, она неуверенно шагнула к стоявшему в изножье ящику. Если удастся добраться до флакона с настойкой кавы раньше, чем в голове взорвется огонь, она сможет избежать мучительной ночи.

Резкий спазм пронзил мозг, и она рухнула на колени, сдавленно вскрикнула и привалилась к кровати. Каллиста зажмурилась от боли, но и перед закрытыми глазами вспыхивали ослепительно-белые огни. Желудок сжался в тугой комок, и она постаралась сосредоточиться на его содержимом, поскольку стены палатки уже закружились перед глазами. Внутри нее разгоралось кровавое пламя кошмаров.

Она с трудом дышала от спазмов и непроизвольно комкала тонкую простыню скрюченными пальцами. Стиснув зубы, Каллиста все же пыталась доползти до ящика с вещами. Но боль взорвалась в мозгу мощной бомбой, и пламя этого взрыва пронеслось по нейронам и синапсам, опаляя кости черепа изнутри.

Каллиста наконец откинула крышку ящика и стала поспешно выбрасывать на пол одежду и немногочисленные личные вещи. Флакон с кавой был спрятан в вырезанном углублении в книге «Гимн Единству», ужасном образчике низкопробного подхалимства, на который никто не позарился бы.

— Пожалуйста... — стонала она, доставая потрепанную книгу.

Откинув обложку, она достала зеленый пузырек, полный мутноватой эмульсии.

Каллиста резко выпрямилась. Перед глазами начали появляться мерцающие искры, предупреждавшие о приближении огненного вихря. На дрожащих ногах женщина доковыляла до письменного стола, где среди прочего стоял кувшин с водой.

Но руки свело внезапной судорогой, и флакон выскользнул из пальцев.

— О Трон, нет! — вскрикнула Каллиста.

Пузырек ударился о пыльный пол, но, к счастью, не разбился.

Она нагнулась за лекарством, и в этот момент на нее обрушилась новая волна тошноты и боли. Принимать каву было уже поздно. Оставался только один способ выпустить из себя огонь.

Каллиста рухнула в кресло у письменного стола, дрожащей рукой схватила остро отточенный карандаш и выдернула из папки исписанный лист бумаги. Вся страница была заполнена торопливыми заметками о вчерашней невероятной экспедиции к Горе.

Каллиста резко перевернула лист. Внутренний огонь уже почти ослепил ее, глаза закатились, и опаляющий жар наполнил каждую молекулу ее существа. В немом вопле приоткрылся рот, и рука заскользила по бумаге судорожными рывками.

Мозг Каллисты Эриды выплескивал потоки слов, но она их не видела и не понимала.

Ее разбудила жара.

Каллиста медленно открыла глаза. Солнце Агхору уже заполнило ее палатку ослепительным желтым светом и гнетущей жарой. Женщина облизнула потрескавшиеся губы. Во рту пересохло, словно она не пила уже несколько дней.

Она уснула прямо за столом, и обломок карандаша все еще был зажат в пальцах, а перед глазами веером лежали исписанные листы бумаги. Каллиста со стоном подняла голову со стола. Яркое солнце слепило глаза, и спросонок она не сразу поняла, где находится.

Память постепенно восстановилась, и женщина смутно припомнила город своей мечты и его ужасный конец. В голове оставалась тупая боль — как будто психический кровоподтек, от которого оцепенело все тело.

Протянув руку, Каллиста налила воды из кувшина. На вкус она оказалась солоноватой, зато помогла очистить рот от скопившейся загустевшей слюны.

Капли воды пролились на стол, и Каллиста увидела, что все страницы заполнены торопливыми каракулями. Все тело ныло от неудобной позы, но женщина поднялась и попятилась от стола.

Она присела на кровать, не отрывая взгляда от бумаги и карандашей, словно они были не инструментами ее работы, а опасными хищниками. Каллиста протерла глаза, провела рукой по волосам и заправила их за уши, но никак не могла решить, что делать дальше.

За ночь было исписано множество листков, но Каллиста не понимала, хочется ли ей хотя бы взглянуть на результат последнего приступа. В большинстве случаев это были неразборчивые каракули или бессмыслица. Каллиста не имела ни малейшего представления, что все это означало, и в тех случаях, когда не успевала изгнать огонь наркотической настойкой, она просто рвала страницы на мелкие клочки.