Андрей Бондаренко - Снега, снега

– Ничего, будем хлебать мучную болтушку.

– А, как её готовят?

– Я научу, сероглазка. Это, конечно, не полукопчёная колбаска, завёрнутая в пышный пшеничный блинчик. Но тоже – с точки зрения грубой армейской кулинарии – приличный деликатес… Всё, карасиков я собрал. Уходим отсюда.

– Куда?

– Вниз, в долину, – небрежно махнул рукой Лёха. – Ищем местечко, где нет грязи, а, наоборот, имеется чистая водичка и сухие дрова. Помоемся, разведём костёр, побалуемся кипяточком, рыбку запечём в малиновых угольках. Нормальный вариант…

На спуск ушло минут пятьдесят. Возле огромного чёрного валуна Лёша притормозил.

– Что случилось? – забеспокоилась Ванда. – Впереди разгуливает злобная и зубастая животина? Включить низкочастотный излучатель?

– Ни в коем случае. Прячемся за камушек и, пожалуйста, говори, потише…

– Почему?

– Впереди пасутся северные олени, – вставляя в направляющий паз арбалета стальную иглу, сообщил Лёха. – Как ты, графинюшка, относишься к аппетитной отбивной из парной оленятины?

– Насквозь положительно. Аристократическая и благородная пища, приятная и полезная для избалованного желудка… Можно, я взгляну на олешек через бинокль?

– Можно, держи. Только, когда будешь выглядывать из-за валуна, соблюдай осторожность. Смотри, не спугни вожделенную добычу.

– Не учи учёную.

Через минуту Ванда возмутилась:

– Северные олени, говоришь?

– Олени, конечно. А, что такого? И не надо так кричать…

– Надо! Там олениха и её маленький-маленький оленёнок. Мирно щиплют белоснежный мох… Ты, Алекс Петров, являешься хладнокровным и бессердечным убийцей? И, кого же из них ты намереваешься убить? Мать? Дитя? Или обоих сразу?

– Но, позволь…

– Не позволю! – выйдя из-за камня, Ванда, отчаянно замахав руками, завопила: – Бегите! Спасайтесь! Прочь, глупые олени!

– Убежали? – разряжая арбалет, спросил Лёха.

– Конечно. Чёрствый и законченный белобрысый сухарь.

– Ну, и ладно. Ты, надеюсь, довольна?

– На все сто!

– И это – главное. Пошли дальше. Карасиками пообедаем, по-простому. Без аристократических изысков. Ну, её, эту оленятину. Говорят, в ней содержится целая куча холестерина.

– Что это такое?

– Сам толком не знаю. Наверное, какая-то очень вредная хрень…

По покатым склонам долины медленно и лениво стекали потоки буро-серой грязи.

– Всю обувку изгваздала, – пожаловалась Ванда. – А запасные кроссовки сохранились?

– Ага. Не достались жадному торнадо… Так, подходим к речному берегу. Здесь и грязи нет, и дровишки имеются. Водичка, правда, грязновата. Ничего, зачерпну в котелок на самой середине.

Река оказалась широкой, более тридцати пяти метров, но достаточно мелководной.

– Переберёмся через водную преграду без особых проблем, – заверил Лёха. – Заодно и кроссовки помоем. А на противоположном берегу разденемся, разведём костёр и высушимся.

Речные воды усердно волокли на восток разнообразный мусор: вырванные с корнем кусты, моховые кочки, трупы северных оленей, зайцев, крыс, песцов, уток, гусей и лебедей.

– А на дальнем перекате, застряв в камнях, лежит мёртвый красно-бурый ящер-динозавр, – сообщила Ванда. – Надеюсь, милый, ты не будешь заставлять меня – вкушать мясо этого противного монстра?

– Не буду, – пообещал Лёха. – Выше по течению имеется уютная заводь, заросшая густыми камышами.

– Вижу. А в камышах, похоже, гогочет гусь.

– Точно. Наверняка, подранок со сломанным крылом. Можно его добить, госпожа трепетная графиня?

– Можно… Да, торнадо пошалило здесь по полной программе. Это что же получается?

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы рядом не оказалось дельной пещеры, то речные работящие воды перетаскивали бы сейчас и наши трупы? То бишь, вперемешку с птичьими и звериными?

– Вполне может быть.

– А противная и всесильная воронка не вернётся назад? – боязливо передёргивая узкими плечами и с опаской поглядывая по сторонам, спросила Ванда.

– Вряд ли. Снаряды, как правило, в одну и ту же воронку повторно не падают…

Вскоре на высоком речном берегу весело и уютно потрескивал жаркий костерок. В помятом котелке варилась уха из карасей, подаренных добрым торнадо. На вертеле, пристроенном рядом с пламенем, запекалась, истекая янтарным жиром, тушка упитанного дикого гуся. На сухих ветках, воткнутых в песок, сушилась мокрая одежда и обувь.

– Жизнь постепенно налаживается, – задумчиво помешивая веткой вереска в котелке, сообщил Лёха. – Перекусим и тронемся дальше.

– Налаживается? – недоверчиво хмыкнула Ванда. – Ну-ну…

– Есть сомнения?

– Так, некоторые и частные. Например, посмотри-ка на небо. Кто это над нами круги усердно нарезает? Симпатичные такие летуны. Чувствуется в них что-то такое…м-м-м, готическое…

– Перед нами, возможно, летающие динозавры, – понаблюдав за небом, предположил Лёха. – Этих, кажется, учёные называют «озёрными бродягами». Размах крыльев – до пяти метров. Высота в холке – на уровне метра. Плюсом – острые треугольные зубы. Плотоядные твари, понятное дело… Включаем, сероглазка, низкочастотные излучатели. Бережёного, как известно, Бог бережёт.

Эта предосторожность оказалась нелишней. Через полторы минуты парочка крылатых монстров пошла на снижение. Встретившись с излучаемыми невидимыми волнами, «озёрные бродяги» недовольно – хриплыми и противными голосами – «закаркали» и, заложив широкий круг, направились на юг…

В это же время по бескрайнему белому полю, ловко петляя между верхушками сосен и кедров, высовывающихся местами из-под многометрового снежного покрова, следовали два снегохода. За каждым из них – на гибкой проволочной связке – были закреплены тяжело-нагружённые пластиковые сани.

С утра подморозило, и ртутный столбик в термометре вплотную приблизился к пятидесятиградусной отметке. Поэтому седоки снегоходов были экипированы самым серьёзным образом и смотрелись пухлыми неуклюжими толстяками. Лица же путников были скрыты за специальными матерчатыми масками, заполненными мягким гагачьим пухом.

На первом снегоходе разместились Лана и Хан. На втором – Сизый и Облом.

«А Жаба и Мельник отказались ехать с нами, – не переставал мысленно удивляться Хан. – Почему? До сих пор толком не понимаю. Чудаки образованные. Какие-то хитрые «апатия» и «депрессия» – по словам Ланы – виноваты… А ещё Жаба сказала, что её, мол, ни капли не интересует дикий и нецивилизованный «степной» Мир. Гордячка старая выискалась. Тьфу! То же мне. Вот, и сиди теперь, чистоплюйка, в «Чистилище» до скончания жизни… Сколько этим двоим осталось? Сложно сказать. Солярка, кажется, закончится года через два-три. Ну, и что? За это время можно сложить хорошую и надёжную печь, заготовить целую кучу дров. Делать-то, всё равно, нечего, а Мельник – мужик с руками и правильными понятиями. Так что, если захотят, то выживут. Продовольствия же им – на двоих – хватит надолго… А мы уже третьи сутки в пути. Проехали больше двухсот пятидесяти километров, выражаясь местными мерами и терминами. Нормальный темп. Идём по графику. Вскоре остановимся на ночлег. Поставим палатку. Раскочегарим примус. Плотно поужинаем. Ерунда степная. Недели за полторы-две доедем до Белых скал. Не вопрос, как любит говорить мой названный брат Лёха. Главное, чтобы моя Лана не обморозила нежных щёк…»